Битва за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

Митридат спустился по течению Меандра и, выйдя на побережье, направился к одному из своих самых любимых городов, Эфесу. Здесь он остановился на какое-то время, верша правосудие и стараясь расположить к себе местных жителей. Он объявил, что те из ополченцев, кто добровольно сложит перед ним оружие, получат не только свободу и прощение, но и средства, чтобы вернуться домой.

Те, кто ненавидел Рим больше или, по крайней мере, заявлял об этом громче других, были повышены в чинах и званиях во всех городках, городах и областях. Составлялись списки тех, кто сочувствовал римлянам или на них работал. Доносчики процветали.

Однако за напускной радостью и попытками снискать милость у новых хозяев многие скрывали страх. Они знали, до чего жестоки и капризны восточные цари и сколь обманчива порой бывает их доброта. Сегодня ты в фаворе, а завтра без головы, и никто не взялся бы предугадать, куда качнется чаша весов.

В конце июня, находясь в Эфесе, повелитель Понта издал три указа. Все они были секретными, но самым секретным из них был третий.

С каким наслаждением Митридат обдумывал эти указы, размышлял, что кому поручить и кого куда послать, — развлечение кукловода, заранее готовившего коленца, которые будут выкидывать его марионетки. Пусть другие уточняют и доводят до конца общую идею — лишь ему одному будет принадлежать слава созидателя. Насвистывая и напевая, Митридат расхаживал по дворцу, где несколько сот срочно собранных писцов записывали его распоряжения и запечатывали послания. Когда последнее послание для последнего курьера было готово, царь повелел выгнать писцов на двор, и его телохранители перерезали бедняг: мертвецы прекрасно хранят тайны.

Первый указ предназначался Архелаю, который тогда был не в фаворе у Митридата: пытаясь захватить город Магнезия, он предпринял лобовой штурм и сам был ранен, а его войско понесло изрядные потери. Тем не менее это был лучший полководец Митридата, и ему был направлен первый указ. Архелаю следовало возглавить весь понтийский флот и выйти на кораблях из Понта Эвксинского в Эгейское море — месяц спустя после получения указа, то есть в конце гамелиона, что соответствовало римскому месяцу квинктилию.

Второй указ адресовался сыну Митридата Ариарату, но не тому, который был теперь царем Каппадокии. Ему поручалось возглавить стотысячное войско и, переправившись через Геллеспонт, вторгнуться в Восточную Македонию, опять же в конце гамелиона, то есть через месяц.

Третий указ, в отличие от первых двух, существовал не в одном, а в нескольких сотнях экземпляров, которые были разосланы главным магистратам во все города и области — от Вифинии до Фригии: Митридат приказывал им в конце месяца гамелиона арестовать всех римских, латинских или италийских граждан в Малой Азии — мужчин, женщин и детей — и предать их смерти вместе с их рабами.

Третий указ доставил царю особое удовольствие. Он улыбался до ушей, хихикал, а временами даже подпрыгивал во время прогулки по Эфесу, когда вспоминал свое решение. Начиная с конца гамелиона в Малой Азии не будет римлян. А когда он, царь Митридат, завоюет Рим, в мире вовсе не останется римлян — от Геркулесовых столбов до Первого водопада на Ниле. Рим прекратит свое существование.

В начале гамелиона, бережно храня в голове свои секретные планы, Митридат покинул Эфес и двинулся на север, в Пергам, где его ожидал приятный подарок.

Два римских посланника и все старшие командиры Аквилия бежали в Пергам, но сам Маний Аквилий отправился на остров Лесбос, надеясь отплыть дальше на Родос, где, как ему стало известно, затаился Гай Кассий. Но едва оказавшись на Лесбосе, Аквилий заболел желудочной лихорадкой и не смог продолжить путешествие. Жители Лесбоса, узнав о падении римской провинции Азия, в которую они формально входили, предусмотрительно задержали римского проконсула и отправили его царю Митридату в знак особого уважения.

Мания Аквилия доставили на корабле в небольшой порт Атарней, а затем, привязав цепью к седельной луке, повлекли в Пергам, где его ожидал Митридат.

Падая, спотыкаясь, выслушивая насмешки и оскорбления, Аквилий добрел до Пергама полумертвым. Увидев, в каком он состоянии, Митридат понял, что, если так будет продолжаться и дальше, Аквилий умрет. Это решительно не входило в планы царя Понта, который надеялся насладиться своим торжеством.

Римского проконсула, посадив на осла, привязали к седлу, лицом к хвосту, и в таком виде некоторое время возили по Пергаму и окрестностям, дабы жители бывшей столицы бывшей римской провинции могли воочию убедиться, что царь Митридат ни в грош не ставит римского проконсула и совершенно не боится мести Рима.

В конце концов перепачканный грязью и превратившийся в собственную тень Маний Аквилий предстал перед своим мучителем. На рыночной площади поставили роскошный помост и водрузили золотой трон, на который в полном парадном облачении уселся царь Митридат. Он пристально смотрел на человека, отказавшегося отозвать армию Вифинии, не позволившего Митридату защитить свои владения и запретившего ему обратиться с жалобой непосредственно к Сенату и народу Рима.

Созерцая жалкую согбенную фигуру Мания Аквилия, Митридат окончательно утратил страх перед Римом. Чего он все это время боялся? Как он мог опасаться этого ничтожества? Он, царь Митридат Понтийский, куда могущественней, чем сам Рим. Подумаешь, четыре маленькие армии, двадцать тысяч человек. Для Митридата именно Маний Аквилий был отныне воплощением Рима. Не Гай Марий, не Луций Корнелий Сулла, а Маний Аквилий. Как же он заблуждался раньше, связывая образ Рима с этими двумя не самыми характерными его представителями! Подлинный Рим ныне лежал у его ног.

— Проконсул! — громко воскликнул Митридат.

Аквилий поднял голову, но у него не было сил произнести даже слово.

— Римский проконсул! Я дам тебе золото, которого ты так хотел.

Охранники ввели Мания Аквилия на помост, усадили на лавку, стоявшую чуть левее царя. Руки пленника были крепко привязаны к туловищу веревками. Один охранник взялся за веревку слева, другой справа так, что Маний Аквилий не мог пошевельнуть руками.

Затем на помост взошел кузнец, державший щипцами докрасна раскаленные тигли, в которых помещалось несколько чашек расплавленного золота. Из тиглей валил дым и распространялся резкий горький запах.

Третий охранник зашел за спину Аквилию и, резко ухватив его одной рукой за волосы, оттянул голову назад, а другой зажал пленнику ноздри.

Человек не может не дышать. Подчиняясь этому инстинкту, Маний Аквилий судорожно открыл рот, и тотчас же из тиглей в его раскрытые уста хлынуло жидкое золото. Когда конвульсии и вопли несчастного прекратились, его губы, подбородок, грудь оказались покрыты толстым слоем остывшего благородного металла.

— Разрезать его и извлечь все золото до крупинки, — распорядился Митридат.

Он внимательно наблюдал за тем, как солдаты собирают, соскребают и помещают обратно в тигли золото, которым он досыта накормил своего врага.

— А теперь — выбросить труп собакам! — приказал царь. Он поднялся с трона и спокойно переступил через истерзанные останки римского проконсула Мания Аквилия.

Все шло отлично! Никто не знал этого лучше, чем сам царь Митридат. Он прогуливался по гористым, овеваемым ветрами окрестностям Пергама и ждал конца месяца гамелиона. Из Афин пришло письмо от Аристиона. У него тоже дела двигались успешно:

Теперь ничто нас не остановит, о великий царь. Афины укажут Греции истинный путь. Я начал с того, что всем и всюду говорил о былом величии Греции. Я успел убедиться, что в трудные дни парод особенно нежно вспоминает славное прошлое, а потому легко вербовать сторонников, обещая им возврат прежнего могущества. Об этом я неустанно твердил в течение полугода на агоре, медленно перемалывая доводы противников и находя все больше и больше сторонников. Мне даже удалось убедить своих слушателей, что на твоей стороне против Рима выступает и Карфаген. Чего стоит после этого давнее убеждение, что афиняне — самый образованный народ в мире? Никому из них невдомек, что Карфаген был разрушен Римом пятьдесят лет назад. Просто удивительно!

Я пишу это письмо, ибо могу с удовлетворением сообщить, что избран военным руководителем Афин. Кроме того, я могу сам подбирать себе помощников. Разумеется, я привлек тех, кто твердо верит: спасение Греции — в твоих руках, о великий царь. Они ждут не дождутся того дня, когда Рим окажется под твоей мощной пятой.

Афины и Пирей захвачены мною. К несчастью, люди, обладающие римским гражданством, а также мои заклятые враги бежали. Однако те, кто были достаточно глупы, чтобы остаться, — в основном богатые афиняне, не верившие, что им угрожает опасность, — погибли. Я конфисковал все имущество, принадлежавшее сбежавшим и мертвым. И теперь эти деньги пойдут на финансирование нашей войны против Рима.