Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

Вернувшись из Saxon‑les‑Bains, он перечитывает свои заметки к роману и бракует их. 4 декабря начинает «выдумывать» новый роман. Так кончается для Достоевского 1867 год, год женитьбы, жизни за границей, рулетки и мучительной работы над «Идиотом».

***

В 1868 г. продолжается писание романа. По переписке писателя с Майковым мы можем проследить постепенное развитие новых убеждений. Критика либерализма обостряется. Достоевский с отвращением следит за русской литературой и журналистикой; все это «подлость и мерзость». Русский либерал — закоренелый и сознательный враг России, застарелый ретроград. «Это так называемое прежде «образованное общество», сбор всего отрешившегося от России, не понимавшего ее и офранцузившегося — вот это либерал русский, а стало быть, ретроград». Европе противоставляется русский народ, который «безмерно выше, благороднее, честнее, наивнее, способнее и полон другой высочайшей христианской мысли, которую не понимает Европа с ее дохлым католицизмом и глупо противоречащим себе самому лютеранством». Национализм обосновывается религиозной миссией России. «Всему миру готовится великое обновление через русскую мысль (которая плотно спаяна с православием, вы правы) и это совершится в какое‑нибудь столетие — вот моя страстная вера». Россия мыслится как христианская монархия, покоящаяся на взаимной любви монарха и народа. «Здесь я, за границей, — пишет Достоевский, — окончательно стал для России совершенным монархистом. У нас если сделал кто что‑нибудь, то, конечно, один только он (царь). У нас народ всякому царю нашему отдавал и отдает любовь свою и в него единственно окончательно верит. Для народа это таинство, священство, миропомазание». От народничества, любовного преклонения перед нравственными качествами русского народа, Достоевский переходит к вере в русскую идею; Майков подсказывает: русская идея плотно спаяна с православием. Славянофилы помогают ему раскрыть ее как идею православной империи. Достоевский примыкает к славянофилам–националистам поздней формации (как Ив. Аксаков, Майков, Данилевский), и его русская идея сразу же становится агрессивной. «Чтобы зто вели кое дело совершилось,: заявляет он, — надобно, чтобы политическое право и ерве нство великорусского племени над всем славянским миром совершилось окончательно и уже бесспорно». А от панславизма недалеко уже до милитаризма: «Мне бы ужасно хотелось, — признается он, — чтобы у нас устроились поскорей железные дороги политические (Смоленская, Киевская), да поскорей, да и ружья новые тоже поскорей бы». Россия несет миру свой образ Христа, но несет его на штыках «новых ружей». Идеология «Дневника писателя» вырабатывается в переписке с Майковым. До конца жизни Достоевский не мог вырваться из трагических противоречий своего христианского империализма Размышления о Востоке и Западе, о миссии России и ее национальной поли тике идут параллельно с развитием религиозного опыта, углублением мистического чувства. Вера в Россию и вера в бессмертие — две таинственные стихии души писателя. Он верит в Бога не потому, что верит в Россию (как Шатов в «Бесах»), нет, его «самосознание в себе русского человека» — явление чисто религиозное. Когда у сестры Веры Михайловны Ивановой умирает муж, Достоевский ей пишет: «Ведь ты веришь же в будущую жизнь, Верочка, так же, как и все вы; никто из вас не заражен гнилым и глупым атеизмом… Ни когда не теряйте надежду свидеться и верьте, что будущая жизнь есть необходимость, а не одно утешеиие». Дочери покойного, племяннице Соне, он пишет о том же: «Милая Соня, неужели вы не верите в продолжение жизни и, главное, в прогрессивное и бесконечное в сознании, и в общее слияние всех. Но знайте, что le mieux n'est trouvе que pour le meilleur! Это великая мысль. Удостоимся же лучших миров, воскресения, а не смерти в мирах низших. Верьте!» 11 января писатель отсылает Каткову первую часть «Идиота». Работает он в холодной комнате, не снимая зимнего пальто; жалуется на бедность, нищету, болезнь, изгнание. 22 февраля у него рождается дочь София. Анна Григорьевна вспоминает: «Я в промежутках страданий просила то акушерку, то garde malade посмотреть, что делает мой муж. Они сообщали мне то, что он стоит на коленях и молится, то, что сидит в глубокой задумчивости, закрыв руками лицо». Роды стоили много денег, катковские авансы были истрачены. Достоевский в третий раз едет в Saxon‑les‑Bains. Проигрывает, закладывает кольцо и умоляет жену прислать ему последние 100 франков. «Ах, ангел мой, — пишет он ей, — я тебя бесконечно люблю, но мне суждено судьбой всех тех, кого я люблю, мучить!.. Не считай, Аня, моего требования 100 франков сумасшествием. Я не сумасшедший! И порочным не считай тоже: не сподличаю, не обману, не пойду играть…» В тот же вечер пишет второе письмо: он проиграл деньги, полученные под заклад кольца, но это «низкое происшествие» внушило ему «удивительную, превосходную мысль, которая послужит к окончательному общему их спасению». «Да, мой друг, — прибавляет он, — я верю, что, может быть; Бог по своему бесконечному милосердию сделал это для меня, беспутного и паука, мелкого игрочишки, вразумив меня и спасая меня от игры, а стало быть, и тебя и Соню, нас всех на все наше будущее…» «Превосходная мысль» заключалась в том, чтобы просить у Каткова нового аванса в 300 рублей, переехать в Веве, где климат лучше, окончить роман и переселиться в Италию… Но вместо «общего спасения» писателя ждало страшное горе. 12 мая маленькая Соня скончалась. Отец изливает свою боль в письме к Майкову. Нельзя без волнения читать эти мучительные строки. «Соня моя умерла, три дня тому назад похоронили… Ох, Аполлон Николаевич, пусть, пусть смешна была моя любовь к моему первому дитяти, пусть я смешно выражался об ней во многих письмах моих многим, поздравлявшим меня. Смешон для них был только один я, вам, вам я не боюсь писать. Это маленькое трехмесячное создание, такое бедное, такое крошечное — для меня было уже лицо и характер. Она начинала меня знать, любить и улыбалась, когда я подходил. Когда я своим смешным голосом пел ей песни, она любила их слушать. Она не плакала и не морщилась, когда я ее целовал: она останавливалась плакать, когда я подходил. И вот теперь мне говорят в утешение, что у меня еще будут дети. А Соня где? Где эта маленькая личность, за которую я, смело говорю, крестную муку приму, только чтобы она была жива».

Из всей Библии Достоевский больше всего любил книгу Иова. Он сам был Иовом, тяжущимся с Богом о правде. И его, как Иова, подвергал Господь величайшим испытаниям веры. Никто так бесстрашно не боролся с Богом, как автор «Легенды о Великом инквизиторе», никто так дерзновенно не вопрошал Его о справедливости миропорядка, и никто, быть может, так не любил Его. Но ветхозаветный праведник утешился, когда у него родились новые дети, и забыл об умерших. Иов–Достоевский сделать этого не мог. Человеческая душа дороже всей вселенной; какая «мировая гармония» может вознаградить за потерю одной, хотя бы самой маленькой и бедной личности? Какой «земной рай» успокоит сердце отца, у которого умер младенчик? «А Соня где?»

Из личного горя писателя вырастает бунт Ивана Карамазова; «мировая гармония» разлетается вдребезги от одной «слезинки ребенка». Достоевский увидел лицо своей трехмесячной дочери, единственное, неповторимое, вечное. И откровение личности поставило пред ним с потрясающей силой вопрос о личном воскресении (тема «Братьев Карамазовых»).

Осиротевшие супруги переселяются в Веве; Анна Григорьевна плачет по ночам и просыпается от страшных кошмаров; писатель исступленно работает над «Идиотом», который надоел ему до отвращения; он узнает, что письма его перехватываются полицией, что за ним учрежден тайный надзор; тоска по России доходит до истерики. В сентябре 1868 года Достоевские переезжают в Италию; живут сначала в Милане, потом во Флоренции. Душевное состояние писателя улучшается: он посещает церкви и музеи, восторгается картинами своего любимого художника Рафаэля, читает русские газеты и журналы в библиотеке. Весь 1868 год уходит на работу над «Идиотом».

Глава 15. «Идиот»

В августе 1867 года Достоевский писал из Женевы Майкову, что «роман есть», но тут же признавался, что «черного на белом еще немного». В октябре сообщал ему же: «Бросаюсь в роман на ура! весь с головой, все разом на карту, что будет, то будет». Работа над первой редакцией продолжалась до 4 декабря; любопытные сведения о ней мы находим в другом письме к Майкову (от 12 января 1868 г. нового стиля): «Забрав столько денег в «Русском вестнике» (ужас: 4500 рублей), я ведь с начала года вполне надеялся, что поэзия не оставит меня, что поэтическая мысль мелькнет и развернется художественно к концу‑то года и что я успею удовлетворить всех. Это тем более казалось мне вероятным, что и всегда в голове и в душе у меня мелькает и дает себя чувствовать много зачатий художественных мыслей. Но ведь только мелькает; а нужно полное воплощение, которое всегда происходит нечаянно и вдруг, но рассчитывать нельзя, когда именно оно произойдет: и затем уже получив в сердце полный образ, можно приступить к художественному выполнению. Тут уж можно даже и рассчитывать без ошибки…»