Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2 - Андрей Болотов

 «Вот какова была наша тогдашняя квартира; но привычка чего не делает. В немногие дни мы к ней привыкли и она нас не беспокоила.

 «В рассуждении стола мы были довольны, ибо был с нами повар и провизии всякой довольно. Брат мой жаловался только не один раз, что ему скучно, но то и не удивительно. Человек, не привыкши к упражнениям, скуку прогоняющим, подвержен всегда сему бремени их отягощающему. Но что касается до меня, то я не ощущаю и здесь скуки, ибо привыкнувши всегда в чем–нибудь упражняться, прогонял скуку и тут беспрерывными и разными упражнениями и занятиями, и когда не было никакого иного дела, то взятые с собою книги, перо и бумага не допускали меня никак чувствовать скуки».

 Но я заговорился уже о постороннем, а о деле вам ничего еще не сказывал. Вы из прежнего моего письма знаете уже, что главным предметом езды нашей была купленная нами из межевой канцелярии земля и главное наше желание состояло в том, чтоб, намерив себе такое количество, сколько нам продано, оную обмерить и очертить так, чтоб никто нам уже не мешал владеть оною в силу указа.

 Всходствие чего, не успели мы приехать и расположиться, как первейшее мое старание было узнать от своих, что думают и говорят о земле нашей тамошние соседи, которым нельзя не знать уже о нашей покупке. Вести, которые при сем вопрошании я от всех услышал, были для меня совсем неожидаемы и весьма неприятны.

 Уведомляли нас, во–первых, что все наши тамошние соседи дивятся, каким образом купили мы государеву землю там, где ее нет, ибо–де те урочищи {Естественный межевой признак — речка, овражек, горка.} лежат внутри округи, тамошним жителям произведенной в дачу {Дача, дачная земля — данная по дележу или дарованная царем земельная собственность.}, и тут нет никакой пустопорожней государевой земли.

 Во–вторых, что самые те урочищи, где мне произведена продажа и некоторые места я дикопорожжею и ковылем порослою землею назвал, все почти после того времени и после издания манифеста и вопреки оному, нагло завлажены не только тамошними помещиками, но и из других деревень жителями, и что осталось тут уже очень мало ковыльной земли, и которая еще есть, так и та вся небольшими клочками лежит внутри захваченных очерченных мест.

 В–третьих, что самое то место в Дальнем Ложечном, где я вознамеривался завести себе и при будущем переводе из других деревень людей особую поселить деревеньку, одним нашим захвачено посторонним соседом, и он сделал тут последние годы хутор, и нас выгнал и вытеснил совсем.

 В–четвертых, что самый сей сосед, по фамилии Рахманов и по имени Степан Миронович, очень силен, имел там две великие деревни и нас повсюду наглостию и многолюдством своим обижает, отнимает у всех насильно земли и луга, и что наши по малолюдству своему противиться ему не могут. Жалостный пример тогдашнего бедного состояния нашего отечества, а особливо тамошних мест, где кто был сильнее, тот был и прав, и сила его за закон поставлялася.

 Сии и подобные тому другие обстоятельства, рассказываемые тогда мне умным человеком, моим прикащиком и другими людьми, привели меня в превеликое размышление. Я предвидел, что произойдут для меня великие хлопоты, повстречаются многие препятствия и что мне мудрено будет с соседями разделываться. К вящему несчастию, нашел я в доставленном мне в одном списке с выписи и окружной всей тамошней дачи, что о помянутых ложечных буераках, о коих я просил, было в ней упомянуто, и что они едва ли и в самом деле не внутри ли дачной земли и описанной округи были, и что я едва ли не сделал великой ошибки, назвав сие место государевою землею.

 Все сие приводило меня в великое замешательство и смущение. Я не знал, как мне поступить и как за это дело приняться, и принужден был целый вечер читать и штудировать межевую инструкцию, где многие сколько полезные, столько и неполезные для себя обстоятельства увидел. Наконец нашел я себе некоторое утешение в том, что велено таким владельцам, кои поселились в однодворческих селениях и имеют земли купленные до запретительного не 1727 году указа, им то купленное число отмежевать безденежно, а сверх того, ежели останется по намере от однодворцев, намежевать и им земли по пропорции душ и взять с них деньги за распашную по тройной и за пустую по одинакой цене.

 На сем пункте и на том обстоятельстве, что купчая моя стара и действительна, и основал я свою надежду, а недоумевал только, как мне исправить себе погрешность в межевой канцелярии, буде до того дойдет дело. Одно то только меня подкрепляло в надежде, что я самыми моими соседями утверждать стану, что сия земля государева дикая, ибо они равномерно показали, что владеют государевою дикою землею, а владение их вместе с моими.

 Предположив все сие, начал я помышлять о том, каким бы образом поступить тогда, и положил употреблять и волчий рот и лисий хвост, то есть, сколько можно добром убеждать здешних соседей, чтоб они мне дозволили где–нибудь взять к одному месту покупную землю. устрашая их всеми невыгодными для них в межевой инструкции упомянутыми обстоятельствами, и что буде не согласятся добровольно меня удовольствовать, то я принужден буду по неволе навесть им превеликие хлопоты, и что необходимо будет большое следствие. С другой стороны льстить бы им, что оставлю их с покоем, не возьму всех лучших угодий и землями кое–где обменяюсь и вместо их дам им свою, и все сие для того, чтоб мне где–нибудь можно было прильнуть к степи и к тому месту, где мне вздумается селение сделать.

 Препроводив вечер и большую часть ночи в таковых размышлениях, возобновил я разговор мой о земле и в последующее утро, с моим прикащиком и с другими начальниками и стариками. Прикащик мой был человек умный, кричать очень умел, но слова его были не очень связны, да и на деле был он далеко не таков, как на словах. Он не успел приметить мое недоумение, как в одобрение мое сказал:

 — «Как не взять нам!.. молчите сударь! Повидайтесь с Соймоновым да с Иваном Силичем и не трусьте только. Они все дрянь и трусы!»

 Вот что говорил мой прикащик и сия умная голова! Подошел к тому же времени и прежний мой дворяниновский прикащик Грибан, живший уже тут у детей своих с некоторого времени по отставке, обросший тогда уже бородою, поседевший и одряхлевший так, что и узнать его не было способа. С ним я также начал о сем говорить, но толку столько ж; но чего было и требовать от них. Они не в состоянии были никак проникнуть во всю важность сего дела и потому судили обо всем по–своему.

 Между тем, как сие происходило, ходил уже посыланный к господину Тараковскому сказывать о моем приезде. Это был самый ближний и в одном со мною селении живущий и самый тот сосед, которого прикащик мой называл Иваном Силичем.