Голоса выжженных земель - Андрей Гребенщиков

Кидаю наудачу:

– Плутанули мы по-жесткому, пока «лошадку» объезжали. Где хоть оказались?

– Это Мега, сынок! – с нескрываемой гордостью информирует мой новоявленный «папаша». По голосу он сильно младше меня, но возрастные аномалии отцовства и детства волнуют в данный момент меньше всего. «Мега»… Гигантский торговый центр на западной оконечности Екатеринбурга. Что сейчас означает это горделивое «Мега»? Ходили разные легенды, но слишком противоречивые, чтобы верить хоть в одну из них. Здравствуй, Терра Инкогнита нового мира, я твой нечаянный Колумб.

– Шизануться! – не сдерживаю рвущихся на свободу эмоций. – Мега?!

– Мега, Мега, – подобревший охранник доволен произведенным эффектом. – Она самая.

– Объездили, блин, скотинку, – я уже относительно спокоен, вместо бесплотных восторгов судорожно просчитываю варианты дальнейших событий. Но почему бы не подыграть тщеславцу, на дурака не нужен нож. – И как же вы здесь живете? Небось, как в сказке?

– Как в сказке, ага. Только в страшной, – собеседник ощутимо грустнеет. – А ты, браток, чьих будешь?

Вопрос звучит во второй раз, теперь не отвертеться. Впрочем, нужды в этом больше никакой.

– Уралмашевские мы. Думали, пару кругов по безопасным кварталам дадим и домой, но зверюга, сука полосатая, такие скачки устроила… – громко, чтоб собеседник услышал, вздыхаю. – Вы тут как, кстати, гостей привечаете? Без садизма-фанатизма? Наша тварь козлоногая в любой момент рвануть может, вы уж сделайте доброе дело, дружественным огнем не положите земляков.

– Эх, земеля, – теперь вздыхает и охранник. Причем вздыхает сочувственно! – На вас только патроны изводить… Плохие новости, друг, вы строго по зараженной территории фигачите. Это объездная дорога, по ней живые давно не ходют… и даже мутанты не шастают. В пяти метрах от нее фон чуть не нулевой, но внутри… Ученые нашенские говорят «аномалия». Твой дозиметр должен с ума сходить.

Прислушиваюсь. Дозиметр молча лежит в рюкзаке, даже не думая сходить с ума. Но перебивать словоохотливого мегавца не буду, пусть вещает дальше.

– Не жильцы вы, дозняк хватанули такой, что мама не горюй. Такие, брат, дела.

Меня подобный расклад устраивает. Фонящих смертников никто на допрос не потащит, да и пулю в спину не пустит. Пожалеет боезапас. Сейчас бы еще достоверно изобразить испуг и свалить от Меги подальше, а в мнимых аномалиях разбираться будем после. Кошусь на притихшего Сулюка, как бы дурачок не ляпнул чего под конец. Н-да… дурачок мирно валяется на помосте, не подавая никаких признаков жизни. То ли впал в кататонию, то ли уснул, поди пойми шизоидов…

– Ну что ж, Мега, – голос мой весьма правдоподобно дрожит. – Не поминайте лихом. Глупая какая смерть, толком и не пожил…

Прожекторы гаснут друг за другом, лишь одинокий светлячок фонарика некоторое время мелькает в темноте. Вверх-вниз, вверх-вниз. Охранник машет нам вслед. «Наверное, нормальный мужик», – думаю я невпопад, и на душе становится тревожно. Мы приближаемся к границе города, и он прощается с нами, будто со смертниками.

Появившаяся из-за облаков луна освещает наш путь. Зверь никуда не торопится, вышагивает по растрескавшемуся асфальту, вальяжно переваливаясь с боку на бок. Ржавые остовы машин с противным скрежетом разлетаются в стороны, но мутант словно и не замечает их. Лишь громадный двадцатитонный «американец» ненадолго привлекает его внимание. Дурной грузовик стоит поперек дороги и пялится на нас разбитыми фарами. Тяжелую машину можно обойти по обочине, но зверюга движется по одной ей известной траектории и, на беду «американца» траектория эта режет его пополам.

Наш «бронтозавр» грудиной врезается в прицеп-цистерну янковского длинномера, но та не поддается, изо всех своих многотонных сил сопротивляясь русскому мутанту. А цистерна-то полная! И почему ее до сих пор не слили живущие по соседству меговцы?

На бочке нет никаких опознавательных знаков, но вряд ли там топливо, таким богатством не принято разбрасываться в конце первой трети двадцать первого века. Скорее всего, скисшее двадцать лет назад молоко или еще что бесполезное в «приусадебном хозяйстве».

Зверь чуть сдает назад и с небольшим разбегом идет на таран. Несчастный «американец» дрожит от удара всем своим железным телом, но занятую позицию не сдает. Мутант недовольно ворчит, пятясь толстой жопой на внушительные сто метров. Неплохо для серьезного разбега, однако очень плохо для пассажиров, восседающих на хлипком насесте.

– Бро́ня, фууу! – кричу, срываясь на визг. Так Зверь обретает, наконец, девочковое имя. – Стой, падла!

Вопреки приказу, падла ускоряется с каждым пройденным метром. На моем виртуальном спидометре стрелка лихо пробивает отсечку, отмеряющую двести километров в час, и с визгом уходит за горизонт. Отчаянно вою в полный голос, от дикого ужаса подражая локомотивному гудку. Твою мать! Твоююююмаааать!!!

Когда столкновение кажется неизбежным, бестия отталкивается от земли задними лапами – клянусь, я слышу, как под ними трещит асфальт, – и с грацией трепетной лани перелетает через препятствие. Жаль, приземляется с грацией бегемота – Зверь в полете цепляется все теми же толчковыми конечностями за цистерну и всем своим немалым весом плюхается на передние лапы. Те не выдерживают и подгибаются. Дальше мы скользим по земле подобно самолету со сломанными шасси – на брюхе! Броня рычит от боли – я вижу нежное, не защищенное роговыми пластинами подбрюшье и почти физически ощущаю ее мучения.

Все, стоп, машина! Туша животного замирает на асфальте, мы с шизом, напоминая нечистоты в проруби, болтаемся на помосте, из последних сил цепляясь за поручни. Только маркиз при этом отчаянно хохочет, а я поминаю его родословную вплоть до пятнадцатого колена включительно метким русским словом.

– Наш Горыныч ни фига не Бубка, – давится дурным смехом Сулюк.

– Сулюк, ты конченый даун! – бранные слова, не подкрепленные экспрессией, пусты и бессмысленны, но энергии для сильных эмоций попросту нет, Зверь слишком напугал меня.

– Солдатик, – маркиз подхрюкивает от удовольствия. – После случившегося, – а теперь наши отношения перешли на несравненно более высокий уровень, метров десять над уровнем моря, – можешь называть меня Зулук!

Какая нежданная честь… Зулук – это в честь альбома некогда любимого Жана-Мишеля[16] или странное производное от зулуса?

– Зулук – это Зулук. Произноси мое настоящее имя с трепетом и, желательно, с придыханием. Кстати, ты плохо выглядишь, неужели сотряс внутричерепную пустоту?

Кто бы говорил… Хотя нет, у маркиза с переменным именем в башке не пустота, а безостановочные взрывы шутих, салюты из конфетти, фейерверки из неугомонных шизинок… Черт, голова раскалывается, неудачно приложился виском о деревянный настил! Жестко начинается путешествие…

Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота,Чижика, собаку, Петьку-забияку…

Я брежу? Веселый лепрекон-переросток Зулук в химзе и натянутом на затылок противогазе выдает на помосте барыню, лихо отбивая каблуками ритмы детской наркоманской песенки. Но до чего ж у него противный, подвизгивающий голосок! Мама, роди меня обратно!

Мы снова двигаемся. Нет, не мы – Шиз в отрубе, а я балансирую на грани сна и яви, – движется только Зверь. Не спеша бредет по Новомосковскому тракту, чуть подволакивая раненую переднюю лапу. Приземление закончилось травмой не только для меня… Наш бронепоезд оказался не таким уж «броне». Огромное и сильное животное, которое я со страху считал неуязвимым, отнюдь не лишено слабостей и «прорех в броне». Какая жалость!

Тракт – через несколько километров он превратится в федеральную трассу со скучным порядковым номером – почти не напоминает себя прежнего. Двадцать лет назад он днем и ночью устремлял бесконечные потоки транспорта на запад: мимо Первоуральска, свердловского города-спутника, до самой Перми, а потом возвращал всех обратно, убаюкивая на своих легендарных асфальтовых волнах. Мы смеялись над твоими продавленными колеями, ямами и рытвинами, но теперь смеяться не над чем, асфальт растрескался, полотно просело и расползлось, колеи поросли неудержимыми растениями…

Вот что странно, я видел множество дорог, видел, во что превратило их безжалостное время, а больше любого времени над ними поиздевалась буйная флора: растения, названия которым еще только предстоит дать, буквально взорвали асфальтовую гладь изнутри, пробившиеся сквозь щебеночную «подушку» деревья разнесли творение человеческих рук в клочья. Тракт же, несмотря на непрезентабельный вид, меньше всего пострадал от бесчинства природы: его мертвенный покой не нарушили ни чудовищные деревья – порождения радиации, ни изломанные мутацией кустарники, даже вездесущая трава не покусилась на беззащитный труп. Лишь мох неопределенного вида и цвета притаился на дне глубоких колей. Небогато, если честно.