Шантарам - Грегори Робертс

— Это русские?

— Не думаю. Вряд ли они летают так близко к границе. Скорее всего, пакистанские истребители, вернее, американские самолёты с пакистанскими лётчиками, вторгающиеся в воздушное пространство Афганистана, чтобы русские не дремали. Они летают не слишком далеко. Русские пилоты МИГов очень хороши. Паки стараются не отставать от них, вот и летают здесь. Ты уверен, что с тобой всё в порядке?

— Да, конечно, — соврал я. — Мне станет намного лучше, когда мы выберемся из этой грёбаной темноты. Можешь называть меня наложившим в штаны слабаком, но я предпочитаю видеть тропу под ногами, когда пытаюсь вести лошадь над пропастью на высоте десятиэтажного здания.

— То же можно сказать и про меня, — рассмеялся Халед. Это был негромкий и невесёлый смех, но он придал мне бодрости. — Кто шёл вслед за тобой?

— Ахмед, — ответил я. — Ахмед Задех. Я слышал, как он ругался по-французски за моей спиной. Думаю, с ним всё в порядке. А за ним шёл Назир. И где-то рядом был Махмуд, иранец. За мной шло человек десять, считая двух парней, козьих пастухов.

— Пойду проверю, — сказал Халед, успокаивающе похлопывая меня плечу. — А ты продолжай идти — просто двигайся осторожно вдоль стены ещё сотню ярдов. Это недалеко. Когда выйдешь из этого ущелья, появится лунный свет. Удачи.

И в те несколько мгновений, пока я не достиг бледного оазиса лунного света, я ощущал покой и уверенность в себе. Потом мы возобновили путь, прижимаясь к холодным серым камням каньона, и через несколько минут вновь оказались в темноте: с нами остались лишь вера, страх и воля к жизни.

Мы так часто шли ночью, что иногда, казалось, пробираемся к Кандагару наощупь, как слепые, отыскивая дорогу кончиками пальцев. И как слепые своему поводырю, мы безоговорочно доверяли Хабибу. Ни один из афганцев нашей группы не жил в приграничной области, поэтому они в той же мере, что и я, зависели от его знания тайных троп и скрытых от глаз горных проходов.

Хабиб, впрочем, внушал куда меньше доверия, когда не вёл за собой колонну. Однажды я натолкнулся на него во время привала, вскарабкавшись на близлежащие скалы в поисках уединённого места, чтобы справить нужду. Стоя на коленях перед квадратной плитой шероховатого камня, Хабиб бился об неё головой. Я бросился к нему и обнаружил, что он плачет навзрыд. Кровь из рассечённого лба текла по лицу, смешиваясь со слезами в бороде. Смочив водой из фляги уголок своего шарфа, я стёр кровь с его головы с осмотрел раны. Они были рваными, неровными но преимущественно поверхностными. Он не стал сопротивляться, позволив мне отвести его обратно в лагерь. Тут же примчался Халед и помог мне наложить мазь на раны Хабиба и забинтовать его лоб.

— Я оставил его одного, — бормотал Халед. — Думал, он молится. Он сказал, что хочет помолиться. Но у меня было ощущение…

— Думаю, он и в самом деле молился, — заметил я.

— Он очень беспокоит меня, — признался Халед. Его печальные глаза были переполнены лихорадочным страхом. — Он ставит повсюду растяжки, а под накидкой у него дюжина гранат. Я пытался объяснить ему, что эти проволочные силки — бесчестное оружие: они могут убить местного пастуха-кочевника или одного из нас так же легко, как русского или афганского солдата. Но он словно не понял. Только ухмыльнулся и стал всё делать более скрытно. Вчера закрепил взрывчатку на нескольких лошадях. Сказал, что должен быть уверен: они не попадут в руки русских. Я спросил: «А как насчёт нас? Что, если мы попадём в руки русских, нам тоже надо обвешать себя взрывчаткой?» Он ответил, что это не перестаёт его беспокоить: как нам умереть наверняка до того, как русские схватят нас и как убить их побольше после того, как мы будем мертвы?

— Кадер знает?

— Нет. Я пытаюсь как-то сдержать Хабиба. Я знаю места, откуда он родом, Лин. Приходилось там бывать. Первые два года после того, как погибла моя семья, я был таким же сумасшедшим. Прекрасно понимаю, что творится у него внутри. Его душа настолько переполнена мёртвыми друзьями и врагами, что он просто зациклен на одном — убивать русских, — и пока он не отрешится от этой мысли, придётся мне быть рядом с ним, сколько могу, и следить, чтобы он не наделал глупостей.

— Думаю, тебе следует рассказать обо всём Кадеру, — вздохнул я, покачав головой.

— Расскажу, — вздохнул он в ответ. — Скоро. Поговорю с ним в ближайшее время. А Хабиб придёт в себя. Ему уже стало намного лучше. Теперь с ним уже можно говорить по-хорошему. Он должен понять.

В последующие недели нашего путешествия мы следили за Хабибом ещё внимательнее, с ещё большей опаской, и постепенно поняли, почему он был изгнан из многих отрядов моджахедов.

С обострённым чувством опасности, ощущая угрозу, таившуюся как вне нас, так и внутри, мы шли на север ночами, а иногда и днём вдоль горной границы в направлении Патхан-Кхела. Около кхела, то есть деревни, мы повернули на северо-запад, в пустынную горную местность, покрытую сетью ручьёв с холодной водой. Маршрут Хабиба пролегал примерно в одинаковом удалении от городков и больших деревень, вдали от оживлённых путей, используемых местными жителями. Мы с трудом преодолели расстояние от Патхан-Кхела до Каиро-Тхана, от Хумаи-Кареза до Хаджи-Агха-Мухаммада, перешли вброд реки между Ло-е-Карезом и Иару, петляли зигзагами между Мулла-Мустафа и маленькой деревушкой Абдул-Хамид.

Трижды нас останавливали местные разбойники, требуя дань. Каждый раз они вначале появлялись на высотах с хорошим обзором, откуда держали нас под прицелом ружей, в то время как их «наземные силы» прятались в укрытиях, препятствуя нашему продвижению вперёд и отрезая пути к отступлению. И всякий раз Кадер поднимал бело-зелёный флаг моджахедов, украшенный девизом, — то была фраза из Корана:

«Иналиллахей ва ина иллаи хи разиван»,

Что означало: «От Бога мы вышли, к Богу и вернёмся».

Хотя местные кланы не признавали этот штандарт Кадера, его девиз и дух вызывали у них уважение. Они однако сохраняли свою свирепость и воинственность, до тех пор пока Кадер, Назир и афганские моджахеды не объяснили им, что группа совершает переход вместе с американцем, под чьим покровительством находится. Местные разбойники, изучив мой паспорт и пристально посмотрев в мои серо-голубые глаза, приветствовали нас как товарищей по оружию и приглашали выпить чаю и отведать их угощения. Это было намёком: следует всё-таки уплатить дань. Хотя ни один из встреченных нами разбойников не желал, атакуя субсидируемый США караван, лишаться крайне важной для них американской помощи, помогавшей им продержаться долгие годы войны, в их головах не укладывалось, что мы можем пройти через их территорию, не оставив им никакой добычи. Для этих целей Кадер захватил с собой запас товаров для бакшиша: шелка переливчатого синего и зелёного цвета с вплетёнными золотыми нитками, топорики, ножи с толстыми лезвиями и наборы для шитья. Были там также цейссовские бинокли — Кадер подарил мне один, и я пользовался им каждый день, — очки с увеличительными стёклами для чтения Корана и массивные автоматические часы индийского производства. Для вождей клана предназначался небольшой запас золотых дощечек, каждая весом в одну толу, около десяти граммов, с выбитым на них афганским лавром.

Кадер не просто предвидел эти разбойничьи нападения — он рассчитывал на них. Когда с формальными знаками внимания было покончено, проблема выплаты дани урегулирована, Кадер договоривался с каждым лидером местного клана о пополнении запасов нашего каравана, что обеспечивало нас продовольствием в пути и гарантировало снабжение едой и животными в дружественных деревнях, находящихся под контролем и покровительством вождя клана.

Пополнение запасов было крайне важным. Военное снаряжение, запасные части, детали станков и медикаменты, которые мы везли, имели приоритетное значение и оставляли мало места для излишков груза. Из-за этого у нас было мало еды для лошадей — не больше двухдневного рациона, — продовольствия же для нас не было вовсе. У каждого была фляга с водой на себя и лошадей, но все понимали, что это неприкосновенный запас, который следует расходовать крайне экономно. Нередко случалось, что мы выпивали не больше стакана воды в день и съедали маленький кусочек лепёшки. Отправляясь в это путешествие, я был вегетарианцем, хотя и не фанатичным, годами придерживался фруктово-овощной диеты, когда имел такую возможность. Через три недели похода, потаскав лошадей через горы и холодные, как лёд, реки, весь трясясь от голода, я набросился на предложенное нам разбойниками полупропечённое мясо ягнят и козлов, отдирая его зубами от костей.

Крутые горные склоны в этой местности были бесплодны, всё живое было выстужено пронизывающими зимними ветрами, но каждый плоский, равнинный участок земли, как бы он ни был мал, выделялся яркой живой зеленью. Там были дикие красные цветы звездообразной формы и другие — с небесно-голубыми головками-помпонами. Росли низкие кусты с маленькими жёлтыми листьями — их обожали наши козы — и разнообразные дикие травы, увенчанные перистыми шалашиками из сухих семян — их ели лошади. Многие скалы поросли зелёным, как плоды лайма, мхом или более бледным лишайником. После бесконечных волнообразных «крокодиловых спин» голого камня эти нежные зелёные ковры смотрелись очень живописно, гораздо эффектнее, чем выглядели бы на более изобильных и ровных ландшафтах. Мы живо реагировали на каждый новый склон, покрытый мягким ковром, на растущий пучками густолистный вереск — нас одинаково радовало всякое проявление живучести. Наверно, это было идущей из глубин подсознания реакцией на зелёный цвет. Грубые, ожесточившиеся воины, с трудом бредущие рядом со своими лошадьми, наклонялись и собирали букетики цветов просто для того, чтобы ощутить их красоту в своих загрубевших, мозолистых руках.