Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков

350 полицейских блокировали ворота парка Хибия, но 30-тысячная толпа смяла их и ворвалась в парк. На одном из агитационных воздушных шаров было начертано: «Как посмеем встретиться с духами наших предков?» На агитацию «Лиги» откликнулись в основном представители городских низов. Именно эти люди больше всего натерпелись от военных налогов. Именно они рассчитывали, что выплата Россией репараций поможет им восстановить достаток.

Приняв за 30 минут несколько резолюций, требовавших расторгнуть мирный договор и продолжить военные действия, часть митингующих направилась к императорскому дворцу. Дойдя до дворцовой площади, оркестр заиграл национальный гимн, но полиция стала вырывать из рук оркестрантов инструменты и отбирать траурные флаги. Тогда демонстранты направились к театру «Синтоми», где было намечено продолжить митинг. Там тоже вспыхнули драки. Демонстранты забросали камнями здание проправительственной «Народной газеты» («Кокумин симбун»), которую издавал Токутоми Сохо. Это была едва ли не единственная газета, которая поддержала мирный договор. Толпа атаковала и резиденцию министра внутренних дел, посмевшего запретить митинг. Здание подожгли. Толпа рассеялась только с прибытием регулярных подразделений доблестной армии. Но и распавшись на группы, демонстранты всю ночь громили полицейские участки. Никто уже не помнил о первоначальных целях митинга.

На следующий день приступили к погромам христианских церквей. У русской православной миссии была заблаговременно выставлена охрана из 40 гвардейцев. И не напрасно. Отец Николай свидетельствует: «Рев народа делался все ближе и ближе. Наконец, толпа с ревом и визгом остановилась у ворот и стала ломиться в них; гвардейцы, снаружи и внутри охранявшие ворота, защищали их и уговаривали толпу. Чугунные ворота не уступили напору, только замок сломался, но железное кольцо удержалось. После долгого крика и визга, похожего на кошачий – тысячи котов вместе, толпа, не переставая визжать, повалила мимо». После этого недовольные сожгли ближайший полицейский участок, а для защиты миссии власти прислали дополнительный отряд, так что в охране находилось уже более 100 человек[333].

Православные церкви и молельные дома не пострадали, но было сожжено 13 протестантских и католических церквей. Возле иностранных посольств выставили внушительную охрану. Американское посольство охраняло 400 человек – поскольку многие находили президента Рузвельта виновным в «позорном» мире. Во время войны американцы были лучшими друзьями – теперь, с наступлением мира, они стали злейшими врагами. Иностранцы пребывали в ужасе, но их было слишком мало, чтобы правительство не сумело защитить их. В то время в Токио проживало всего 800 европейцев.

Этой же ночью толпа сожгла 15 трамваев. Нападавшим не понравилось, что власти собирались украсить трамваи цветами в честь заключения мира. Трамваи вызывали особое озлобление у их конкурентов – рикш. 53 частных дома обратились в пепел. Правительство ввело в столице чрезвычайное положение, было устроено 70 блокпостов, войскам приказали не допускать сборищ и стрелять на поражение, выпуск оппозиционных газет был приостановлен. С введением чрезвычайного положения беспорядки почти мгновенно прекратились. Газеты заполнили письма разгневанных читателей, утверждавших, что министры «продали» свой народ, против заключения мирного договора в провинции проводились митинги трудящихся (на них было принято более 230 резолюций в защиту войны[334]), но масштабные волнения больше не повторялись. Только в Кобэ толпа успела стащить с пьедестала бронзовую статую Ито Хиробуми. Несмотря на недовольство правительством, уважение и трепет перед государственными институтами в японском народе были велики. Бунт «черни» против властей не имел глубоких корней в японской истории и культуре.

Потери полиции составили около 500 человек ранеными. Количество пострадавших среди бунтовщиков оценивается в одну-две тысячи, 17 человек погибли. У большинства из них были обнаружены сабельные раны на спине. Полиция арестовала 2000 человек. Из них 40 получили тюремный срок. Наиболее активными погромщиками оказались рикши и извозчики, рабочие и ремесленники, не имевшие отношения к «Лиге». В действиях лидеров «Лиги» суд не нашел состава преступления. Они быстро начали сотрудничать с властями. Трое из них занимали впоследствии министерские должности. Зато министр внутренних дел и начальник токийской полиции были уволены.

Проверка личности в Токио

Поставленные под жесткий контроль газеты и журналы тут же смягчили тон и сосредоточились на торжественных встречах возвращавшихся с поля боя героев. В октябрьском указе, посвященном заключению мира, Мэйдзи, поблагодарив свой народ за геройство, бережливость, мудрость, патриотизм, верность и самоотверженность, не преминул напомнить и про помощь духов предков. В последних строках указа содержалось недвусмысленное предупреждение: «Мы строжайше предупреждаем наших подданных воздержаться от манифестаций, вызываемых лишь тщеславной гордостью. Предлагаем им предоставить это их законным защитникам и со своей стороны сделать все, что в их силах, для усиления Империи»[335].

Шумных антиправительственных манифестаций и вправду больше не проводилось. Однако министра иностранных дел подвергли остракизму. Проводы Комура в Америку были восторженными, но его возвращение в октябре, как он и предполагал, оказалось совсем не таким радостным. Весь путь Комура от вокзала до императорского дворца охраняли войска и полиция. Активных демонстраций протеста не наблюдалось; толпа, собравшаяся возле вокзала, хранила траурное молчание, показывая тем самым, что вина за «унизительные» условия мира лежит именно на министре иностранных дел[336].

Сам Комура вернулся в Токио без оригинала Портсмутского договора. Уже в Иокогаме, куда прибыл корабль с членами переговорной команды, его переправили на миноносец, потом в открытом море договор перегрузили на борт небольшого пароходика, а уже потом сушей довезли до Министерства иностранных дел.

В отличие от японско-китайской войны десятилетней давности, Мэйдзи на сей раз никуда не выезжал из Токио. Тогда он вернулся в столицу из Хиросимы триумфатором. Теперь роль триумфатора была отдана адмиралу Того. Он прибыл в Токио 22 октября. К этому времени его стали называть «отцом моря». Патерналистская метафора, в центре которой находился сам Мэйдзи, распространялась и на его наиболее заметных подданных. Европейские же журналисты предпочитали превозносить Того как «современного Нельсона».