Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт

— Да, милорд.

Гурни повернулся, жестом подал сигнал одному из федайкинов, который тут же занял пост возле Пауля.

— Гурни, — прошептал Пауль, — с тех самых пор, как мы с тобой опять вместе, я не слышал еще от тебя ни одной цитаты, подходящей к случаю… — Он увидел, что Гурни напряженно сглотнул и его лицо закаменело.

— Если угодно, милорд… — проговорил Гурни, прочистил горло и произнес: — «И победа в день тот стала скорбью для всего народа; ибо услышали люди, как скорбит царь о сыне своем».

Пауль прикрыл глаза, вытесняя скорбь из сознания: ей придется подождать своего часа, как некогда ждала скорбь об отце. Сейчас же он был поглощен открытиями этого дня. О вероятностях будущего, о том, что в них теперь соединятся и его будущее, и будущее Алии. О скрытом в глубинах его сознания— присутствии Алии…

И это было самое странное из всех проявлений его видения во времени. «Я встала на пути твоего будущего, — говорила Алия внутри, — чтобы лишь ты один мог слышать мои слова. Даже ты так не можешь, брат мой. Это хорошая игра, по-моему! И… да, знаешь, я убила нашего деда — выжившего из ума старого барона. Он почти и не почувствовал боли».

Затем — молчание. Внутренним зрением он ощутил ее уход из своего сознания.

— Муад'Диб!

Пауль открыл глаза, увидел черную бороду Стилгара, темные глаза, еще горевшие огнем битвы.

— Вы нашли тело старого барона, — сказал Пауль.

Стилгар опешил.

— Откуда ты знаешь? — прошептал он. — Мы только что нашли его труп в той огромной металлической штуке, которую соорудил Император!

Пауль оставил вопрос без ответа — он увидел, как возвращается Гурни, а с ним — два фримена, поддерживающих пленного сардаукара.

— Вот один из них, милорд, — сказал Гурии, знаком останавливая конвойных и сардаукара шагах в пяти от Пауля.

Пауль заметил, что глаза пленника словно остекленели — в них застыло пережитое потрясение. Через все лицо, от переносья до угла рта, тянулся синий кровоподтек. Это был блондин с классическими, точно высеченными из мрамора чертами лица, из тех, которые обычно занимали офицерские должности в Корпусе сардаукаров. Впрочем, на его рваном мундире не было никаких знаков отличия, если не считать золотых мундирных пуговиц с императорской короной да полуоторванного галуна на лампасах.

— Это, по-моему, офицер, милорд, — сказал Халлек. Пауль кивнул:

— Я — герцог Пауль Атрейдес. Ты понимаешь это? Сардаукар молча и неподвижно смотрел на него.

— Отвечай, — велел Пауль, — не то твой Император может умереть.

Сардаукар мигнул, судорожно сглотнул,

— Так кто я? — спросил Пауль.

— Вы — герцог Пауль Атрейдес, — хрипло ответил сардаукар.

Паулю он показался слишком уж покорным — но, с другой стороны, сардаукаров никогда не готовили к таким передрягам. Они не знали поражений — а привычка к одним лишь победам сама по себе может стать слабостью. Эту мысль он отложил — ее следовало обдумать как следует и внести соответствующие изменения в программу подготовки своих войск.

— Я хочу, чтобы ты передал Императору мое послание, — сказал Пауль. И заговорил, согласно древним формулам: — Я, Герцог из Великого Дома, правитель императорской крови, даю слово и клянусь, согласно Великой Конвенции: коль скоро Император и его люди сложат оружие и явятся ко мне сюда, то я стану сохранять их жизни, хотя бы ценой собственной жизни. — Пауль поднял левую руку с герцогским перстнем на пальце. — Клянусь этим знаком.

Сардаукар облизнул губы, взглянул на Гурни.

— Да, — сказал Пауль. — Кто, кроме Атрейдеса, мог бы требовать верности от Гурни Халлека и приказывать ему?

— Я доставлю ваше сообщение, — сказал сардаукар.

— Отведите его на наш передовой командный пункт и отправьте на корабль, — распорядился Пауль.

— Да, милорд. — Гурни сделал знак конвоирам, и все четверо вышли.

Пауль повернулся к Стилгару.

— Прибыли Чани и твоя мать, — сообщил тот. — Чани попросила некоторое время не беспокоить ее — она хочет побыть наедине со своим горем. Преподобная же Мать уединилась в «колдовской комнате»; причины тому я не знаю.

— Моя мать тоскует о планете, которую скорее всего больше не увидит, — сказал Пауль. — О мире, где вода падает с неба, а растения столь густы, что меж ними трудно пройти.

— Вода с неба… — шепотом повторил Стилгар.

В этот миг Пауль увидел, как Стилгар из гордого фрименского наиба на глазах превращается в создание Лисан аль-Гаиба, воплощающее преклонение и покорность. Этот могучий человек уменьшился в один миг — и на Пауля снова повеяло призрачным ветром джихада.

Я увидел, как друг становится почитателем…

Пауль вдруг ощутил резкий приступ одиночества… Он оглядел зал и впервые заметил, как замирают и тянутся к нему часовые, едва только он появляется среди них. Он почувствовал невидимое соперничество — каждый федайкин втайне надеялся, что Муад'Диб заметит и отличит его.

Муад'Диб, от которого исходит благословение, сказал он про себя, и это была самая горькая мысль в его жизни. Они чувствуют, что я должен взять трон, — подумал он. — Но они не могут понять, что я делаю это, единственно чтобы предотвратить джихад…

Стилгар кашлянул:

— Раббан тоже мертв… Пауль только кивнул.

Часовые-федайкины справа от него расступились и стали «смирно», открыв проход для Джессики.

Она была в своей черной абе и шла той особой фрименской походкой, которая вызывала в памяти скольжение фримена по песку; но Пауль заметил, что сам дворец вернул ей что-то из ее прошлого, из времени, когда юна была официальной наложницей правящего герцога. В ней вновь видна была прежняя властность, во всяком случае часта, ее.

Джессика встала перед сидящим в кресле Паулем, взглянула на него сверху вниз. Она видела, как он устал и как старается скрыть свою усталость, — но не чувствовала сострадания. Она, казалось, была сейчас вообще не способна на какие-либо эмоции по отношению к сыну.

Войдя в Большой зал, Джессика удивленно подумала, почему он кажется ей каким-то не таким, каким она его запомнила. Он был чужим, словно она никогда не была — здесь, никогда не проходила по нему со своим возлюбленным Лето, никогда не встречала здесь пьяного Дункана Айдахо — никогда, никогда, никогда…

Должно было бы существовать слово, антонимичное слову «адаб» — «воспоминание, приходящее само и требующее действий, самодостаточное и сильное» нужно слово, означающее воспоминания, отрицающие сами себя…