Правофланговые Комсомола - Сборник

— Боевому коллективу кировцев — ура!

Колонна ответила дружно и громко, настроение у металлургов было отличное.

И это было так хорошо — четким, торжественным шагом, плечом к плечу со своими товарищами пройти мимо праздничной трибуны, чувствуя себя живой и неотъемлемой частью армии трудящихся…

Я внимательно всматриваюсь в тот весенний день, уже далеко отодвинутый от нас непрерывным бегом времени, и вдруг вижу Володю таким, каким выхватил его из бурного первомайского водоворота объектив любительского фотоаппарата.

С непокрытой головой, засунув руки в карманы пиджака, стоит он у тротуара, а взгляд его больших, немного прищуренных глаз где-то далеко-далеко…

О чем думал он в то торжественное утро, за пять дней до гибели?

…А потом еще был майский вечер…

Подпеченное заводскими сполохами, стыло небо над поселком. В палисадниках густым цветом клубилась черемуха, и в белом ее прибое, взявшись за руки, они медленно шли по вечерней улице. Устав, присели на лавочке напротив школы. Где-то напевала радиола, где-то в прозрачной выси прокурлыкали журавли. А двое сидели под звездами и молчали.

На травы, на спящие уличные клены упали холодные предрассветные росы, и он нежно подхватил ее на руки и легко, словно невесомую, понес к дому. У калитки так же легко поставил на землю. Лиля благодарно улыбнулась, взяла его за руку:

— Когда же мы увидимся? Хочу видеть тебя каждую минуту — и сегодня, и завтра, и всю жизнь…

Двое стояли под звездным небом.

Двое молчали…

…Войдя в раздевалку, Михаил Глуховеря, машинист завалочного крана и партнер Володи по танцам, удивился: до начала работы не оставалось и получаса, а Володя еще был тут, в душевой. Низко наклонившись, он медленно зашнуровывал ботинки.

Михаил подошел ближе, запустил пальцы в его буйную шевелюру:

— Опаздываешь, товарищ мастер! Начальство должно быть на месте первым.

Володя поднял голову, как-то виновато улыбнулся, потом быстро поднялся и, на ходу застегивая спецовку, выбежал.

В нарядной уже была вся смена. В конце небольшого помещения, в углу, ожесточенно стуча костяшками, «забивали козла» доминошники. В другом углу, слева от входа, за своим столиком сидели мастера первого и второго блока печей Вениамин Лавров и Михаил Бабенко. График-задание на смену мастера — так повелось издавна — зачитывали по очереди. Сегодня была очередь мастера третьего блока — Владимира Грибиниченко. И потому, как только он занял свое место за столиком, послышалось знакомое:

— Запевай, Володя!

Доминошники мигом собрали со стола кости, Володя достал из кармана блокнот:

— Печь номер один… — как-то особенно возбужденно и даже торжественно начинает он. — Печь номер два… печь номер три… печь номер…

Одиннадцать печей в мартене, и одиннадцать граф в блокноте у мастера…

Но вот уже разливщики и последней, одиннадцатой, прячут в карманы листки, на которых записали свою программу действий на смену.

— Все ясно?

— Все!

— Вопросов нет?

— Нет!

— Тогда все по местам.

Дымя папиросами, разливщики и их подручные заспешили из нарядной.

Вспоминая, как развертывались события той роковой ночи, с пятого на шестое мая, Михаил Бабенко напишет мне:

«На какие-то две-три минуты мы остались в нарядной втроем: Володя, Вениамин и я. Обменялись некоторыми замечаниями о положении в разливочном пролете, конкретно договорились, кому с чего начинать, и вышли из нарядной.

Первым нас оставил Лавров, поскольку наши рабочие площадки расположены вдоль цеха и первой от нарядной была площадка Вениамина. Володя подтолкнул его локтем:

— Ну, как говорит моя соседка-бабуся, с богом, Парася! Желаю вам Закончить смену так, чтобы удостоиться лаврового венка, товарищ Лавров!

Подошли к моей, рабочей площадке.

— Ну, пока, батя!

Володя в шутку называл меня «батей», это была месть за мое — «сынок».

Улыбнулся и пошел дальше — стройный, подтянутый, красивый…

И разве, глядя ему вслед, мог я подумать, что любуюсь им в последний раз, что Володя «запевал» сегодня на наряде тоже в последний раз…

Прошло время, а он, Володя, и теперь каждый раз встает передо мной таким, каким я видел его в ту ночь. Я отчетливо вижу его лицо, озаренное доброй улыбкой, ясно слышу его голос…

О том, что было после, я с тяжкой болью в душе буду вспоминать всю жизнь…

Я не успел еще обойти свой участок, когда до меня докатилась страшная весть. Я бросился к месту катастрофы, но было уже поздно…»

…По крутой лестнице Володя поднялся на разливочную площадку, что узкой лентой тянется вдоль цеха. Около девятой печи шла разливка. Здесь уже заполнили сталью изложницы первого круга, и, перейдя на второй, разливщик с подручным готовились, как всегда в таких случаях, брать пробу. Все как будто было в порядке, все шло как следует. Мастер пошел дальше.

Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг где-то за его спиной над разливочным пролетом вспыхнуло ослепительное зарево. Володя оглянулся. На месте, где только что, отбирая пробу, стояли разливщики, в густых клубах дыма и огня лежал человек… Лежал человек, а по нему бил густой металлический град…

Оттолкнув к стенке, в более безопасное место, контролера ОТК, что шла сзади, Володя бросился в огонь…

По голове, по спине, по рукам ударили тяжелые капли огня, едким металлическим дымом перехватило горло. Нечем дышать, ничего не видно… Володя одной рукой прикрывает лицо, другую протягивает вперед. Где ты, друг?.. Только бы скорее схватить тебя, вытащить, вырвать живым из огненной западни…

А металлические осы, рои металлических ос больно впиваются в темя, в руки, в лицо. Пышные кудрявые волосы словно сбрило с головы, факелом вспыхивает легкая хлопчатобумажная спецовка…

Наконец он нащупывает рукой человека, который словно прикипел к рифленой железной площадке. Володя хватает его за пылающую одежду и изо всех сил тянет из-под кипящего металлического ливня. Еще немного, еще немного, вон туда, до стенки, до окна, за которым нет этой страшной огненной купели, за которым прохлада, свежий воздух, спасение…

Он уже не чувствует боли. Просто неимоверно тяжелым и расслабленным стало собственное тело. Но он должен держаться, он еще не достиг цели. И, собрав последние силы, он подтягивает разливщика к спасительному окну…

Сколько прошло времени?

Может, минута, может, и того меньше…

Пришел в себя машинист крана, растерявшийся на какое-то мгновение, отвел в сторону ковш. Кто-то дотянулся до рукоятки стопора и прикрыл сталевыпускной стакан…