Ужас в музее - Говард Лавкрафт

Поднявшись выше, дневное светило вновь обрело свой прежний блеск. При виде ярких солнечных лучей, ласкающих морские волны, я окончательно успокоился — хотя такие эфемерные свидетельства милости Природы бывают порой не менее обманчивы, чем дружелюбные улыбки на лицах наших врагов, — и решился покинуть пределы моего убежища. Распахнув двери настежь, я увидел полоску пляжа, на поверхности которого не было ни единого следа, как будто ничья нога не ступала по этому гладкому песку вот уже целое столетие. Все страхи и подозрения мигом улетучились из моей души — точно так же грязь, что скапливается на пенном стыке воды и суши, за одну минуту смывается высоким приливом. Мои ноздри уловили терпкий запах водорослей, смешанный со сладковатым ароматом, какой рождается полуденным жаром где-нибудь в альпийских лугах. Все это подействовало на меня подобно какому-то бодрящему напитку, что проникает в каждую клеточку тела, а вездесущий бриз вызвал у меня легкое приятное головокружение. Словно вступив в заговор с прочими силами природы, солнце обрушило на меня поток света, по силе не уступавший вчерашнему ливню. Казалось, оно хотело скрыть от меня присутствие неведомых мне субстанций, которые перемещались за пределами моего зрения и выдавали себя лишь некими неуловимо легкими импульсами на границах моего сознания либо призраками фантастических белых фигур, выглядывающих из океанских глубин. Лучи солнца, этого одиноко светящегося в водовороте бесконечности шара, устремлялись мне в лицо, словно стая мотыльков. Ярчайшее светило, подобно огромной, полной божественного белого огня чаше, озаряло мириады путей, уходящих в неведомые мне чудесно-безмятежные царства. С каким восторгом отправился бы я туда, представься мне такая возможность!.. Внезапно мне открылось происхождение этих миражей — они возникают внутри нас, подымаясь из глубин нашего сознания, ибо жизнь никогда не раскрывает всех своих секретов в одночасье, и истолковывать посетившие нас загадочные образы приходится чаще всего нам самим, приводя себя — в зависимости от настроения наших умов — либо в состояние апатии, либо в бешеный экстаз. Раз за разом мы становимся доверчивыми жертвами обмана, поддаваясь на приманки, расставляемые для нас жизнью, и постоянно надеясь на обретение радостей, так долго ускользавших из наших рук. Сладкая свежесть утреннего ветра, сменившая зловещую ночную тьму (последняя, будучи вместилищем сил зла, внушала мне гораздо больший страх, нежели любая материальная угроза моему существованию), нашептывала мне сказания о древних тайнах, не связанных напрямую с жизнью этой планеты. Солнце, ветер и сама атмосфера того утра как будто намекали на близость богов, устроивших свой праздник где-то неподалеку; богов, способных испытывать чувства блаженства и радости в миллион раз острее, утонченнее и продолжительнее неразвитых человеческих ощущений. Эти чувства, вкрадчиво шептал мне внутренний голос, могут быть ниспосланы и тебе: нужно лишь безоговорочно отдаться коварной лучезарной власти солнца и союзных ему стихий. Могущественное, излучающее свет, несущее жизнь солнце заставляет все живое трепетно преклоняться пред своим золотым ликом — и все же когда-нибудь оно навсегда исчезнет в далеких владениях вечности, и тогда Земля погибнет и станет просто черным шаром в бесконечном космическом пространстве… Утро, в продолжение которого я наслаждался ощущением неземного блаженства — ощущением, способным стать надежной защитой от бесконечной череды мрачных лет, — вызвало у меня в памяти ассоциации с некими вещами и явлениями, названия которых никогда не обретут окончательного словесного выражения.

По пути в поселок я размышлял о том, во что же превратил его вчерашний ливень, разразившийся после столь долгого отсутствия осадков. Поглощенный этими мыслями, я не сразу заметил небольшой, похожий на кисть человеческой руки предмет, лежавший в полосе пены футах в двадцати от меня. Это действительно могла быть человеческая рука — и при этой мысли меня охватило инстинктивное отвращение. Ни рыба, ни другое живое существо не могли иметь таких форм — это и в самом деле была человеческая рука с распухшими, полуразложившимися пальцами… Приблизившись к ужасному предмету, я перевернул его концом ботинка, не желая прикасаться руками к этой гадости; но она прилипла к подошве, будто стремясь намертво присосаться ко мне и заразить меня мерзостью разложения. Движением ноги я поспешил отшвырнуть зловещую находку в воду, где она и исчезла в набегавших на берег волнах.

Пожалуй, учитывая несомненное сходство моей находки с человеческой рукой, мне следовало бы сообщить о ней властям. С другой стороны, принимая во внимание ее довольно-таки двусмысленную природу, этого как раз и не следовало делать. Обнаруженная мною кисть являлась уцелевшей частью чьей-то руки, которая, в свою очередь, была явно съедена неким обитающим в море чудовищем; но все же не думаю, что мою находку можно было бы с полной уверенностью идентифицировать как свидетельство возможной трагедии. Разумеется, я вспомнил и о многочисленных утонувших в этом сезоне, и о некоторых других загадочных и необъяснимых явлениях — и тем не менее решил хранить молчание об увиденном мною зловещем предмете. Самый факт его присутствия посреди чарующего, девственно чистого после штормового дождя пляжа подействовал на меня не лучшим образом. Я еще раз убедился в том, что смерть совершенно безразлична к красоте и зачастую не отличает ее от мерзости разложившейся плоти, а иногда так и просто предпочитает последнюю. Впрочем, добравшись наконец до Эллстона, я не услышал никаких разговоров о новых несчастных случаях на море; не было ничего такого и в местной газете — к слову сказать, единственной, которую я здесь изредка почитывал.

Не берусь описать то умственное состояние, в котором я пребывал в продолжение нескольких последующих дней. Всегда чересчур восприимчивый к воздействию мрачных эмоций, источником которых могло быть как мое собственное душевное состояние, так и какие-нибудь внешние факторы, я был охвачен чувством, которое ничем не напоминало страх или отчаяние; нет, скорее это было осознание ужаса и даже какой-то изначальной мерзости жизни — чувство, отчасти отражавшее особенности моей психики, отчасти являвшееся результатом неустанных размышлений о том полуразложившемся предмете, что мог быть человеческой рукой. В те дни меня постоянно посещали видения, в которых фигурировали угрюмые утесы и движущиеся на их фоне темные силуэты из сказки моего детства. В иные минуты я ощущал всем своим существом гигантскую черноту, владычествующую в равнодушной к человеческим страстям Вселенной… Приподнятое настроение последних дней сменилось ленью и апатией — я чувствовал, что жизнь утомляет меня и что лучше бы ей вообще прервать свой бег. Безотчетный страх сковывал мое сознание. Непонятно, чего я так боялся — то ли ненависти взиравших на меня сверху вниз звезд, то ли огромных черных волн, что стремились поглотить меня и увлечь в свои пучины, преподав мне урок мести равнодушного и ужасного в своем непревзойденном величии ночного океана.