Анастасия (сборник) - Александр Бушков

Столом здесь служил отесанный длинный камень, вросший в землю неподалеку от крыльца, и рыцарь предпочел есть там – очень уж не понравилась хибара, где крыша могла в любой момент завалиться на голову. Он и ночевать решил под навесом, во дворе – не привыкать хлебнувшему походной жизни.

Ел он без всякого удовольствия, просто следовало, хочешь не хочешь, поплотнее набить живот, едучи на драку. Все эти дни он не прикасался к вину – не по какому–то там обету, просто из прихоти. А теперь потребовал кувшин, предусмотрительно, как путник с большим опытом странствий, пригрозив обрезать хозяину уши и еще что–нибудь, если проглотит с вином какое–нибудь насекомое. Хозяин заученно клялся всеми святыми, что никаких насекомых в его вине не встретится – в силу традиций семи поколений предков–гостеприимцев. Исчезновение Адриана с толстушкой его вроде бы и не волновало – то ли не способен был по возрасту служить святому. Стоятти, то ли закрывал глаза на такие вольности. В силу традиций семи поколений.

Мясо проваливалось в желудок тяжелыми комьями, словно бы глиняными. Темнело, сползшая к горизонту серая хмарь сливалась с серыми перелесками, вот горизонт уже исчез, отовсюду понемногу выползали загадочные тени, ночные звуки зароились в прохладном воздухе, набухали, наливались белым звезды, и где–то беззвучным галопом кружила на перекрестках дорог, подстерегала припозднившихся несчастливцев призрачная Дикая Охота. Покидала дневные убежища нечистая сила. Спят ли ночью драконы, или, глядя во тьму горящими глазами, наслаждаются короткими убогими мыслями о вреде, причиненному ими роду человеческому? Неужели дракон совсем близко?

– Уж это наверняка, – подтвердил незнакомый голос.

Рыцарь сообразил, что произнес последние слова вслух. Он поднял глаза на непринужденно усевшегося напротив монаха. Сердиться не было смысла – постоялый двор всегда на время размывает сословные различия, так уж повелось, все здесь одинаково гости, сведенные случаем, и некоторая доля вольности в общении присутствует. К тому же рыцарь, хоть и старинного рода, не мог похвастаться принадлежностью к влиятельному племени завсегдатаев королевского двора. Это сказалось.

– Почему ты думаешь, что дракон близко? – спросил рыцарь хмуро. – Ты что, его видел? Вас ведь куда только не заносит… Видел? Или слышал что–нибудь?

– Не было необходимости видеть своими глазами.

– Может быть, у тебя есть волшебная ветка, как у лохоходцев, только не на воду, а на дракона?

– Нету, – сказал монах. – А жаль. Хорошо бы можно было заработать. Хотя… Видишь ли, мессир, дракона не так уж трудно искать. Нужно всего лишь, где бы ты ни проходил, внимательно прислушиваться к рассказам обитателей тех мест о драконах. Чем дальше ты от логовища дракона, тем фантастичнее россказни о нем. Чем ты ближе, тем больше сведения о нем приближаются к истине.

– Какой? – тихо спросил рыцарь.

– А вот прежде чем познать истину, человек должен знать, что такое истина, или знать по крайней мере, какой он себе эту истину представляет, – сказал монах, лениво зевнул и с прихлюпом высосал из кувшина остатки вина. – Истина, к сожалению, многолика и не всегда похожа на наши представления о ней. То, что у меня кончилось вино, – истина. Но то, что у меня есть еще кувшин, – тоже истина. Является истиной и то, что во времена прадедов наших прадедов. Как гласят хроники, драконы встречались гораздо чаще. Может быть, этот, в здешних местах – последний в Европе. Очень похоже на то.

– Значит?..

– Да есть он, есть, я уверен. Итак, и это истина – то, что люди уничтожают драконов, оставшихся от седой древности, и вскоре, судя по всему, драконы исчезнут без следа. Но не значит ли это, что некогда придет кто–то новый и начнет уничтожать остатки нас? Кто–то другой, для кого мы – затерявшиеся в глухомани остатки ушедшего времени?

Шут толстобрюхий, подумал рыцарь. Они у себя в монастыре пьют без меры и без меры читают, пока то и другое, вместе взятое, не заставляет их свихнуться окончательно, и они тогда перебирают слова, как деревенский дурачок камушки – просто так, без цели смысла, потому лишь, что камушки поддаются, не протестуя.

Он встал и ушел под навес, закутался в тяжелый плащ, умостился в куче соломы. За перегородкой время от времени шумно вздыхали лошади. Истина…

Да где она наконец? В чем она для рыцаря не первой молодости? Уж, конечно, не в том, что грезится только что опоясанным юнцам…

Королевская служба, блеск двора. Потаенная беззвучная чехарда от злобного шепота очередного временщика до откровенного яда в бокале, несущие тебе смерть. Стройная пирамида вассальных взаимоотношений с королем наверху – нынче она лишь отголосок былой патриархальности и порядка, бледная их тень. Пирамида мало–помалу превращается в скопище спесивых гордецов, ни во что не ставящих сюзерена. Формально подчиняются все, и, когда король собирает войско, каждый рыцарь как полагается является с запасом провизии – он обязан служить королю, пока не кончатся у него съестные припасы. Но все чаще и чаще «запасы провизии» оказываются одним–единственным окороком, который не трудно слопать за пару дней, чтобы потом на законном основании убраться восвояси в свой замок. И к тому же войны все больше превращаются в скопище нескончаемых поединков, схваток рыцарей, стремящихся выбить из седла врага, такого же рыцаря, со всей возможной деликатностью, чтобы, не дай господи, не сломал шею – ведь с мертвого выкупа не возьмешь, кроме того, что на нем… Такие войны опасны тем, что выработанные в них правила и привычки въедаются в сознание и лишь мешают, когда битвы идут за пределами христианского мира, уже всерьез, – не потому ли так позорно закончился второй крестовый поход, Дамаск так и не пал? Турниры лишь способствуют воспитанию новых и новых алчных душонок, жадно взирающих на чужие доспехи и коней, – пусть турниры и сохраняют в глазах многих романтический ореол. Как–никак сложный красочный церемониал: развеваются полотнища с гербами, снуют герольды, смеются прекрасные дамы…

Прекрасные дамы… Которые с привычной легкостью и скукой изменяют мужьям с любовниками а любовникам с псарями и пажами. Ложь и непостоянство постепенно образуют второй кодекс, негласно существующий бок о бок с воспеваемым менестрелями и труверами, и уже непонятно, который из двух кодексов правит жизнью, и уже смешны ищущие постоянства и верности, и уже страшно иметь детей, зная, что они пройдут по тому же кругу с теми же мыслями.

Что–то неладно. Рыцарство, пленники собственной свободы, – в когтях болезни, возможно смертельной. Конечно, приятнее и легче ее отрицать, подавляя беспокойство. Но тем опаснее растущие словно на дрожжах города – там думают ос воем, пестуют свои идеи и истины, и скоро ли осмелится уже в полный голос отстаивать эти свои идеи и истины люд, на который пока принято смотреть свысока? Что, если совсем скоро? Что–то неладно. Мы больны…