Преступный человек (сборник) - Чезаре Ломброзо

Зато если вам мало одной кафедры римского права, то мы дадим их по две и по три в каждом университете! О, мы ведь живем, руководствуясь обычаями и законами наших предков!

И с этим-то жалким багажом мы намереваемся вести Италию к великим судьбам, намереваемся создавать сильных и энергичных граждан, которые не довольствовались бы пустым хвастовством или нытьем о величии древних, наподобие маттоидов и учеников Игнатия Лойолы, а сами создавали бы величие с помощью новой науки и нового искусства!

Заведем же во всех университетах и даже во всех больших центрах населения кафедры этих новых наук: истории и критики религии, уголовной антропологии, физиологической психологии, зоологической философии, экспериментальной политики, да пусть эти кафедры путешествуют по стране, распространяя свет науки во всех ее уголках.

Были же учреждены в Париже, по предложению Доната и на городские средства, кафедры биологической философии, истории религий, Французской революции и даже целый антропологический институт. А в Соединенных Штатах Америки – кафедры физиологической психологии и уголовной антропологии.

Эти кафедры действительно содействуют просвещению просвещенных классов народа, открывая им новые горизонты и в гораздо большей степени развивая способность управлять, чем кафедры метафизики, философии и классической литературы, которые под предлогом «украшения духа» молодых мыслителей бесполезно перегружают этот дух и ставят его на пути, почти не имеющие никакого исхода.

Громадные капиталы, растрачиваемые во Франции и в Италии на поддержание смешных академий – классических, средневековых и иных – могли бы с большей пользой для нации быть употреблены на учреждение и поддержку вышеупомянутых кафедр.

Мы ведь воочию видели, что свободные курсы Ферри и Серджи, так же как лаборатории Пастера, Шарко, Ришэ, Бруарделя, Биццоцеро, Моссо, Кантани, Маркиафава и других, дали больше творческих сил, чем все факультеты и академии вместе взятые. Последние были когда-то полезны как фильтр для открытий и нововведений, предлагаемых маттоидами, но теперь их деятельность проявляется только в беспощадной, хотя, к счастью, безуспешной войне против всех великих открытий и всех действительно гениальных людей, одной тени которых достаточно для того, чтобы заслонить собой эту печальную деятельность; Паскаль, Мольер, Дидро, Бальзак, Флобер служат тому примерами[121].

Но при учреждении вышеупомянутых кафедр придется иметь дело с теми же академическими кружками, от доброй или, лучше сказать, злой воли которых зависит и самое учреждение и назначение профессоров.

Для того чтобы устроить это затруднение, в некоторой степени следовало бы дать право избрания меньшинству, как это делается в политике, а для контроля обратиться к суду иностранных ученых.

Мы уже говорили, что школы лишают нас гениальных людей, угнетая гениальные способности тогда, когда они не успели еще окрепнуть, то есть в ранней молодости. Здесь, стало быть, борьба за существование идет обратно тому, что мы видим в природе: здесь слабые побеждают сильных или скорее мелкие – великих.

А хуже всего то, что против этого зла нет никаких лекарств: люди, стоящие у власти, не будучи сами гениальными, не захотят и не смогут создавать ничего, кроме посредственности.

Достаточно было бы добиться от них, чтобы они хоть преднамеренно не ставили препятствий гениальным людям. Зачем, например, требовать хорошего знания математики от людей, посвятивших себя изучению литературы, и наоборот; зачем требовать знания мелочных и пустопорожних грамматических правил, портящих эстетический вкус, именно от тех людей, которые этим вкусом в высокой степени обладают; зачем наши высшие школы музыки и скульптуры, находящиеся, конечно, в руках посредственности – прирожденных врагов гения и оригинальности, – развивают эстетический вкус своих питомцев по математическим формулам? Не лучше ли было бы превратить эти школы в чисто промышленные, так как с искусством они ничего общего не имеют.

23) Магистратура. Одной из важнейших реформ является освобождение магистратуры от того лакейства, которое отнимает у нее престиж и парализует ее силы. Вот в Америке дело поставлено не так. Там судьи избираются народом и обладают такой независимостью, что могут не исполнять законов, считаемых ими несогласными с конституцией.

В одной недавней работе доказано, что эта система, исходящая прямо из английского Common Law, также хорошо охраняет права личности и штатов от произвола Конгресса, как и права Конгресса от покушений личностей и штатов.

Так, мы видели, что магистратура протестовала против исполнительной власти по поводу отмены Habeas corpus{119} и режима военных судов, а по отношению к законодательству обсуждала очень важные финансовые, политические и религиозные вопросы. Даже международные сношения – дипломатические трактаты – подвергались обсуждению, а иногда и отмене со стороны магистратуры.

А между тем со времени Гражданской войны никогда конгресс серьезно не покушался на независимость суда и не стеснял его юрисдикции.

Мы видели, что Древний Рим обязан был продолжительным внутренним миром учреждению трибуната; то же было и в Венеции благодаря ее относительно беспартийному суду. Если деспотические правительства, вроде австрийского или старого пьемонтского, подолгу жили без всяких серьезных потрясений, то этим они обязаны сохранению одинакового суда для всех, который благодаря адвокатам для бедных производился в сенате, имевшем право кассировать не согласные с законом декреты министров.

Теперь король в Италии отступил на второй план, но на его месте воцарилось по крайней мере 700 деспотов, гораздо более опасных, потому что они менее заметны. Эти деспоты, эти новоявленные короли пропитали несправедливостью все поры нации, до самых отдаленных уголков, обладающих счастьем иметь своего представителя. Власть их до такой степени сильна, что печать не смеет говорить о безобразиях, ими совершаемых, и сама магистратура молчит и покоряется.

Надо, стало быть, пожертвовать несменяемостью судей и поручить их назначение независимому органу, например кассационному суду. Что касается повышений, то их следует обусловить: во-первых – экзаменами; во-вторых – числом неотмененных приговоров; наконец, в-третьих, для судей низших инстанций и королевских прокуроров – числом дел, возбужденных по прямому вызову и не подвергавшихся апелляции, что может служить очень точным критерием хорошей работы и могучим побуждающим к ней средством. Статистика показывает, что у деятельного судьи прямые вызовы достигают пропорции, значительно превышающей ту, которая встречается в обыкновенных случаях.

Почему не воспользоваться средством, способным одновременно усовершенствовать суд и дать прочную основу для выбора судей?

Надо помнить, что теперь ведь у нас есть только одна аристократия заслуги и таланта, и если мы не сумеем ее выдвинуть надлежащим образом, то государственное здание лишится прочного фундамента.

Таким фундаментом может быть только достоинство, а пробным камнем последнего служит экзамен. Поразительный пример этого мы видим в Китае, которому раздача всяких должностей, обусловленная экзаменами, придала такую необыкновенную устойчивость, что он победил не только внутренних и внешних врагов, но даже самое время.

24) Адвокаты для бедных. Но рядом с этой аристократией заслуги полезно было бы учредить или, скорее, возобновить нечто вроде адвокатуры для бедных и слабых, независимой от министерства юстиции, избираемой коммунальными советами или выборщиками второй степени и предназначенной для того, чтобы к ее защите мог обращаться всякий, считающий себя обиженным властями – парламентом, министрами, двором. Адвокаты для бедных, несколько напоминающие античных трибунов, возьмут на себя священную миссию защищать угнетенных и потому в суде должны иметь преимущественное право на рассмотрение возбуждаемых ими дел, а также предавать гласности состоявшиеся по этим делам приговоры.

Члены этой корпорации, в число коих могут входить и рабочие, и студенты, вообще люди всяких профессий, должны быть избираемы на срок не очень долгий и сменяемы только по приговору кассационного суда. Они должны быть одновременно и трибунами, и цензорами нравов, и защитниками, борясь как с адвокатократией, так и с произволом власть предержащих или парламентских партий.

25) Изменяемость законов. Прочность политического строя обусловливается его растяжимостью, способностью применяться к постоянно изменяющимся условиям жизни. Пример такой растяжимости мы видим в Швейцарии, где в течение пятидесяти лет (1830–1879) состоялось 115 пересмотров кантональных конституций и 3 пересмотра конституции федеральной, причем страна, несмотря на различие рас, ее населяющих, сохранила свое единство.