Червь - myriad

Потому что если начать так делать — перемирию конец, и для Губителя всё станет в десять раз проще.

Наручники на запястье заставляли задуматься. Я перешла дорогу хорошим парням. Возможно, из-за этого со мной так грубо обращались.

Я никак не могла выбросить из головы зловещую навязчивую мысль. Возможно, я (а именно мой позвоночник) вообще не получу никакого лечения из-за этих недовольных и кейпов, которые могут "предположить", что усилия врачей лучше будет направить на кого-нибудь другого.

Если они выбрали такой путь, спорный, но на сто процентов оправданный, то я ничего не смогу с этим поделать.

Если ситуация была именно такой, то, заковав меня в наручники, мне как будто дали пощечину, дали понять, что всё это было намеренно, и в то же время не оставили возможность никому пожаловаться.

Моя рука невольно сместилась, немного качнувшись, когда я съёжилась от боли при вдохе, и я стиснула зубы.

Я повернула голову, схватила ткань подушки зубами, дернула и в то же время подтянула голову вперед. Подушка сместилась влево. Я повторила, ударившись плечом, из-за чего рука снова покачнулась на цепи. Я подавила готовый вырваться вскрик боли, и сглотнула подкатывающий к горлу комок.

Что бы там ни происходило с моей спиной, это не давало мне сесть прямо, я не могла пользоваться брюшными мышцами. Я могла использовать только плечи, голову и зубы.

Несколько долгих минут я пододвигала подушку и смогла осторожно переместить её под плечо и верхнюю часть руки. Если я не двигалась — да я и не могла — это давало руке опору, и вся её тяжесть уже не приходилась на прикованное запястье.

Конечно, теперь мне не хватало подушки под головой и шеей, и свисающие плечо и рука заставили спину слегка скрутиться, от чего боль там только усилилась. Я закрыла глаза и сосредоточилась только на дыхании, пытаясь не обращать особого внимания на то, как медленно течёт время, и на какофонию звуков в остальном помещении.

Я ненавидела такое состояние. Ненавидела неизвестность, отсутствие информации о том, что случилось, что происходит, что будет дальше.

Примерно в половине моих кошмарных снов о травле действие происходило в классе, когда я знала, что урок вот-вот закончится или учитель назначит нам групповую работу. Что какая-то группа безликих хулиганов готовится запустить самую злую шутку. Основной мыслью было, что я попаду в ситуацию, когда неизбежно случится что-то плохое, с чем я ничего не смогу поделать.

Может быть, это глупо, но после такого я всегда просыпалась в поту, даже если во сне дело до развязки ещё не доходило. После того, как у меня появились способности, кошмары стали сниться реже, но время от времени они случались. Я подозревала, что они будут приходить даже спустя годы после окончания школы.

И вот сейчас я чувствовала себя точно так же, как в кошмарах. Сдерживалась, чтобы не запаниковать, знала: что бы я ни сделала — я все равно буду надеяться на удачу, на силы, которые от меня не зависят, буду молить, чтобы они не испортили мой день, неделю, месяц. Не разрушили мою жизнь.

Я совершила героический поступок. Отвела Левиафана от оставшихся в живых в убежище. Отчасти я гордилась собой. А в остальном? Если подумать, что остаток жизни я проведу в инвалидном кресле? Я чувствовала себя идиоткой эпического размаха. Я купилась на идею великого, грандиозного поступка, и вот теперь мне казалось, что я вынуждена убеждать себя в значимости этого поступка. Потому что черта с два он что-то значил для кого-нибудь ещё.

Цепь моих наручников, звякнув, натянулась, когда от злости моя рука дёрнулась. Это причинило такую боль в середине спины, что больше я так не делала.

Девушка в форме медсестры откинула занавеску и вошла ко мне. Я назвала её про себя девушкой, а не женщиной, потому что она выглядела едва старше меня. Конечно, чуть шире в груди, но с детским лицом, миниатюрная. Её каштановые волосы были заплетены в косу, глаза с длинными ресницами были потуплены, когда она подошла к изножью кровати и взяла там планшет с записями. Она очень старалась не смотреть в мою сторону.

— Привет, — заговорила я.

Она проигнорировала меня, глядя на кардиомонитор и делая заметки на бумаге в планшете.

— Пожалуйста, поговори со мной, — сказала я. — Я понятия не имею, что происходит, мне кажется, что я здесь с ума сойду.

Она взглянула на меня и поспешно отвела взгляд, инстинктивно, как будто отдернув руку от горячей плиты.

— Пожалуйста! Я... Мне очень страшно.

Ничего. Она сделала ещё несколько пометок в планшете, записывая показания с прибора, к которому шли провода от электродов.

— Я знаю, ты думаешь, что я плохая, я — злодей, но я всё-таки человек.

Она снова взглянула на меня, отвела взгляд, снова посмотрела на планшет и нахмурилась. Она перестала писать и снова посмотрела на кардиомонитор, как будто ей нужно было найти нужное место или перепроверить данные.

— У меня есть отец. Я его до смерти люблю, пусть даже мы в последнее время не разговаривали. Я люблю читать, моя... моя мама научила меня любить книги с самого детства. Моя лучшая подруга, не так давно она помогла мне выбраться из настоящего кошмара. Я не знаю, что с ней. Может, она погибла, а может, тоже где-то здесь. Ты её не видела? Её зовут Сплетница.

— Нам нельзя говорить с пациентами.

— Почему нельзя?

— Какое-то время назад один из кейпов подал на спасателей в суд после подобной битвы. С Хадхаёшем, кажется.

— Это ведь одно из имён Бегемота? Как Зиз для Симург.

— Да, некоторые герои калечатся так сильно, что восстановиться уже не могут, они знают, что в костюме зарабатывать не получится, так что подать в суд — это... — она осеклась и демонстративно закрыла рот, как будто напомнив себе о необходимости молчать.

— Вы можете сказать, сломан у меня позвоночник или нет?

Она покачала головой: — Не могу.

— Я никому не скажу. И судиться не буду.

— Эти слова юридической силы не имеют, — снова нахмурилась она — И дело... Дело не в этом. Я просто практикант. Ещё даже не закончила школу. Нас привлекают, потому что не хватает рук, чтобы мы занимались бумажной работой, и звали на помощь, если пациенту нужна реанимация, тогда люди с опытом смогут сконцентрироваться на приёме больных. У меня нет опыта, чтобы поставить вам вообще какой-нибудь диагноз, не говоря уже о позвоночнике.

Мое сердце замерло.

— Вы видели Сплетницу? Может, слышали, что она погибла или ранена? Она одета в лилово-чёрный костюм, а на черном фоне на груди у нее нарисован тёмно-серый глаз, и...

— Мне очень жаль, — она поспешно удалилась, повесив планшет в изножье кровати.

"Мне очень жаль?" Это были соболезнования, или просто отказ говорить на эту тему?

Наверное, я издала какой-то звук, потому что она остановилась, обернувшись. Правда, я не была уверена в этом из-за шума, издаваемого другими медсестрами, врачами и пациентами.

— Мы его теряем! — заорал кто-то прямо за занавеской. — Нужен дефибриллятор!

— Занят!

— Тогда найдите мне кого-нибудь с электрическими способностями! А ты давай, продолжай массаж сердца!

Я закрыла глаза и попыталась перестать представлять, что они говорят о Сплетнице, или моем папе, или даже Брайане, хотя я была практически уверена, что Брайан уцелел и у него всё в порядке. Но даже когда у меня получилось отвлечься от этого, голос в голове заметил, что кто бы ни был там на столе — для кого-то он важен. Столько членов семей, друзей, коллег, которых кто-то любил, ушли из жизни.

— Может, хочешь позвонить папе? Или попробовать позвонить подруге? — предложила медсестра-практикант.

Раз она предлагала мне позвонить Сплетнице, по крайней мере это означало, что она не видела её среди трупов. Уже легче.

Я не была уверена, что мне нужно принять предложение. Если я позвоню папе, отследят ли они звонок? Выяснят, кто я? Выследят ли они Сплетницу, если она не погибла и не умирает? Кому ещё мне звонить? Выверту? Слишком много проблем возникнет, если они проследят звонок, и я не была уверена, что Лиза рассказала ему о нашем последнем споре и (или) моем уходе. Мраку, Регенту, Суке? Я больше не была в их команде.

Мне пришла в голову более мрачная мысль.

— Это что, тот самый один телефонный звонок? Эти наручники — я что, арестована?

Она помотала головой: — Я просто предложила. Не знаю, арестуют ли тебя. Они сказали только, чтобы я заполнила формы для пациентов в этой части комнаты с красными бирками.

Она показала на пару пластиковых бирок, прикрепленных к карнизу так, что одна из них свисала с каждой стороны. Возможно, эти бирки указывали на серьёзность моих повреждений? Нет, они меня даже не обследовали.

Я вспомнила о чём думала раньше: может, всё из-за того, что я — злодей? Возможно, меня мельком осмотрела медсестра-практикант, а героям достались настоящие медсёстры и врачи? Я не видела, как вешались эти ярлыки, но с момента, как я здесь застряла, я не обращала внимания на карнизы для занавесок.