Певерил Пик - Вальтер Скотт

Король казался смущенным и задумчивым. Он попросил лорда Арлингтона проследить, чтобы Селби потихоньку проверил содержание других футляров с музыкальными инструментами, и затем дал знак карлику продолжать рассказ, время от времени озабоченно спрашивая его, совершенно ли он уверен, что слышал имя герцога как предводителя или покровителя этого заговора. Карлик отвечал утвердительно.

— Эта шутка зашла слишком далеко, — заметил наконец король.

Карлик далее рассказал, как его отнесли в часовню, где он слышал конец разглагольствований проповедника, о содержании которых он уже упоминал. Слова, сказал он, не могут выразить весь ужас, охвативший его, когда ему показалось, что, ставя в угол инструмент, его хотят перевернуть. Тут слабость человеческая легко могла бы восторжествовать над его преданностью, верностью и любовью к его величеству и даже над страхом смерти, неизбежной, если бы его обнаружили. Он сильно сомневается, заключил он, что мог бы простоять долго вверх ногами и не закричать.

— Я не стал бы винить тебя, — сказал король. — Если бы я попал в такое положение, когда сидел в дупле королевского дуба, я бы тоже закричал. Это всё, что тебе известно об этом странном заговоре? — Сэр Джефри Хадсон ответил утвердительно, и король продолжал: — Теперь иди, мой маленький друг, твои услуги не будут забыты. Раз уж ты залез внутрь скрипки, чтобы сослужить нам службу, мы обязаны по долгу совести доставить тебе на будущее более просторное жилище.

— Это была виолончель, с позволения вашего величества, а не простая скрипка, — возразил маленький человечек, ревниво оберегая своё достоинство, — хотя ради вашего величества я мог бы залезть и в футляр от самой малюсенькой скрипочки.

— Уж кто-кто, а ты, конечно, действовал в наших интересах — в этом мы не сомневаемся. Но теперь оставь нас на время, но смотри же, никому ни слова. Пусть твоё появление — слышишь? — считается шуткою герцога Бакингема, а о заговоре — ни звука.

— Не взять ли его под стражу, государь? — спросил герцог Ормонд, когда Хадсон вышел из кабинета.

— Не нужно, — ответил король, — я давно знаю этого несчастного. Судьба, посмеявшись над его внешностью, одарила его благороднейшей душой. Он владеет мечом и держит слово, как настоящий Дон-Кихот, только уменьшенный в десять раз. О нём следует позаботиться. Но, черт побери, милорд, не показывает ли эта подлая затея Бакингема, что он мерзкий и неблагодарный человек?

— Он бы на это не решился, ваше величество, — ответил герцог Ормонд, — если бы вы не были к нему часто слишком снисходительны.

— Милорд, милорд! — поспешно возразил король. — Вы известный враг Бакингема, и мы выберем советника более беспристрастного. Что вы думаете обо всём этом, Арлингтон?

— С вашего разрешения, государь, — ответил Арлингтон, — мне всё это кажется совершенно невозможным, если только между вами и герцогом не было какой-либо ссоры, нам неизвестной. Конечно, его светлость — человек легкомысленный, но это — просто безумие.

— Честно говоря, — сказал король, — сегодня утром мы немного поссорились. Герцогиня, кажется, умерла, и Бакингем, не теряя времени, пытался возместить потерю и имел дерзость просить у нас руки нашей племянницы, леди Анны.

— И ваше величество, конечно, ему отказали? — спросил Арлингтон.

— Да, и сделал ему выговор за дерзость, — ответил король.

— Был ли кто-нибудь свидетелем вашего отказа, государь? — спросил герцог Ормонд.

— Нет, — ответил король, — кроме, пожалуй, Чиффинча, а он, вы знаете, пустое место.

— Hinc Шае lachrymae[109], — возразил Ормонд. — Я хорошо знаю его светлость. Если бы вы упрекнули его за дерзкое честолюбие наедине, он не обратил бы на это никакого внимания, но раз это случилось в присутствии такого человека, который разболтает об этом всему двору, — герцог должен отомстить.

При этих словах быстро вошел Селби и доложил, что герцог Бакингем только что появился в приемной. Король встал.

— Приготовить лодку, — сказал он, — и отряд стражи. Может возникнуть необходимость арестовать его за измену и отправить в Тауэр.

— Не подготовить ли предписание государственного секретаря? — спросил Ормонд.

— Нет, милорд, — резко ответил король. — Надеюсь всё же, что этого можно будет избежать.

Глава XLVII

Стал боязлив надменный Бакингем.[110]

Прежде чем рассказать о встрече Бакингема с оскорбленным государем, мы должны упомянуть два обстоятельства, имевшие место в период кратковременного переезда его светлости и Чиффинча из Йорк-хауса в Уайтхолл.

Сев в карету, герцог попытался узнать у Чиффинча истинную причину столь поспешного его вызова во дворец. Но придворный был осторожен и ответил, что речь, верно, идет о каком-нибудь новом развлечении, которое король желает разделить с герцогом.

Такой ответ не удовлетворил Бакингема, ибо, помня о своём дерзком замысле, он невольно страшился, не открылась ли его измена.

— Чиффинч, — помолчав минуту, отрывисто сказал он, — не говорил ли ты кому-нибудь о том, что ответил мне сегодня утром король насчет леди Анны?

— Милорд, — ответил Чиффинч, запинаясь. — Моя преданность королю… Моё уважение к вашей светлости…

— Так ты никому этого не говорил? — сурово переспросил герцог.

— Никому, — ответил Чиффинч неуверенно, ибо испугался возрастающей суровости герцога.

— Лжешь, негодяй! — вскричал герцог. — Ты рассказал Кристиану.

— Ваша светлость, — начал Чиффинч, — ваша светлость, извольте вспомнить, что я открыл вам тайну Кристиана о приезде графини Дерби.

— И ты думаешь, что одно предательство окупается другим? Нет. Мне нужно иное возмещение. Если ты сию минуту не откроешь мне истинную причину моего вызова во дворец, я размозжу тебе голову прямо здесь, в карете.

Пока Чиффинч раздумывал, что ему ответить, какой-то человек, который по свету факелов, всегда горевших на каретах, по лакеям, стоявшим на запятках, и слугам, гарцевавшим по бокам экипажа, легко мог узнать, чей это выезд, поравнялся с ними и мощным басом исполнил припев к старинной французской песне о битве при Мариньяно, сочинители которой нарочито подражали смешанному немецко-французскому наречию побежденных швейцарцев:

Tout est verloreLa tintelore! Tout est verlore Bei Got!

— Меня предали, — сказал герцог, тотчас заметив, что припев, смысл которого заключался в словах «все пропало», был пропет одним из преданных ему людей как намек, что заговор открыт.