Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Это открытие отвлекло и успокоило барона, он смог поздороваться с графиней, не смеясь ей в лицо, и с серьезным видом сесть в кресло, на которое она ему молча указала, будучи слишком взволнованной, чтобы говорить.

— Я прибыл в ваше распоряжение, — сказал барон, — и хотел бы услышать, чем обязан оказанной мне благосклонности?

— Не знаю, до какой степени требование объяснения можно назвать благосклонностью, — промолвила госпожа де Серни.

— Вы правы, сударыня, но я и не представляю, что дело, имеющее отношение к вам, может быть несерьезным.

— Хотела бы понять вас, сударь.

— Я не сумею лучше выразиться.

— Тем не менее следует внести ясность, я хочу заставить вас сделать это, — заявила Леони с вызовом. — Что вы имеете в виду, говоря, что все, что меня касается, должно быть серьезным?

— Вы требуете объяснений, я покоряюсь, — ответил Луицци, которому в подобной приятной атмосфере легко было блеснуть хорошим воспитанием. — Да, сударыня, все, что имеет отношение к вам, должно быть серьезным. Серьезной будет духовная связь: ведь вы женщина, чье интеллектуальное превосходство, как в социальных, так и в политических вопросах, неоспоримо. Серьезной будет и дружба с вами, женщиной, предпочитающей легким привязанностям преданность и постоянство. И наконец, если кто-нибудь осмелится любить госпожу де Серни, то страсть его, продиктованная высоким уважением к достойнейшему характеру и пылким обожанием безукоризненной красоты, тоже будет серьезной.

Прямая откровенность похвалы, искренний и уважительный тон привели графиню в смущение, но, похоже, не вызвали раздражения. Она немного помолчала, потом улыбнулась:

— Право, я восхищена тем, как вы — мужчины — нас презираете!

— Сударыня, — ужаснулся Луицци, — о каком презрении вы говорите? Поверьте, мое почтение к вам такая же правда…

— О, не извиняйтесь! Вы меня не поняли, — перебила графиня барона. — Я восхищаюсь тем, как мало вы нас уважаете, раз слово «презирать» пугает вас. Вы не можете ни минуты оставаться рядом с женщиной, чтобы не свести разговор к тому, что она красива и создана для любви.

— Это оттого, — улыбнулся в ответ Луицци, — что трудно любоваться и охватить одним взглядом все сразу. Глаза души, как и глаза плоти, не выбирают, а останавливаются на том, что их больше привлекает. Те, кто не удостоился чести узнать вас достаточно близко, для того чтобы оценить изысканность ваших достоинств, вполне естественно предаются созерцанию того, что вы не можете от них спрятать: тонкого ума, пленительного изящества и подлинной красоты.

Не вставая с места, госпожа де Серни повернулась к барону, внимательно на него посмотрела и промолвила с открытой улыбкой:

— Вы искусно изложили ваш тезис, но я не считаю его верным. Мне кажется, что если уж женщина действительно заслуживает восхищения, то мужчина должен восторгаться ею целиком. Только в том случае, когда ее достоинствам на самом деле дают очень низкую оценку, их легко оставляют без внимания.

— Ах, как вы ошибаетесь, сударыня! — возразил Луицци. — Соблаговолите выслушать меня, не придавая моим словам ложного смысла, и, возможно, вы признаете, что я прав.

— Что ж, слушаю вас. — Госпожа де Серни скрестила руки на черной подушке и изящно положила на них головку.

— Есть одна вещь, — продолжил Луицци, — в которой вы должны быть совершенно убеждены, сударыня: вы внушаете искреннее и настоящее уважение, вы заслуживаете глубокого и чуткого почтения. Но вы должны быть также совершенно убеждены в том, что легко если не забыть об этих серьезных чувствах, то по меньшей мере подчинить их самому пылкому, самому живому обожанию, хотя и безнадежному.

— Согласна, сударь, — подхватила госпожа де Серни с улыбкой, — я не настолько лицемерна, чтобы отрицать это.

— Отлично, сударыня! — Луицци вновь принялся рассуждать: — Итак, невинная любовь может временно возобладать над уважением, но и безрассудное желание может временно возобладать над невинной любовью. Мужчина оценивает красоту, грацию, ум, и любовь вспыхивает в нем вопреки его воле. Кто увидел бы сейчас это прелестное лицо, кокетливо лежащее на красивых руках, это грациозное, восхитительное, безукоризненное тело, эти распущенные волосы, не имеющие ничего общего с обыкновенно вычурной прической, а естественно ниспадающие на божественные плечи; кто вдохнул бы пьянящий воздух вашей обители, где приглушенный свет создает атмосферу тайны, тот, сударыня, может быть, на один-единственный миг забыл бы о почтении к вашей добродетели и трогательном уважении невинной любви и возмечтал бы о несказанном счастье обладания божественной красотой, потому что нет ни одной женщины в мире, которая оказывала бы такое сильное, такое умопомрачительное воздействие, как вы.

Пока Луицци говорил робким и взволнованным голосом, госпожа де Серни опустила глаза, медленно приподняла голову и села на диван, на котором она до сих пор возлежала. Яркий румянец оживил лицо графини, а прерывистое дыхание свидетельствовало о том, что слова Луицци взволновали ее. Но барон воспринял это как смущение и стыд, вызванные его рассуждениями, и воскликнул:

— Я не думал обидеть вас, сударыня, я лишь сказал правду в ответ на ваш основной вопрос. Возможно, я был не прав, вдаваясь в подробности, но я не хотел вас ранить. Я говорил о пламени, которое невольно способна разжечь каждая красивая, как вы, женщина, но которое вы одна можете сделать чистым, не загасив его.

Госпожа де Серни ничего не ответила, но выглядела она уже менее смущенной и озабоченной. Луицци не захотел оставить у нее неприятное впечатление и продолжил:

— Стоит ли мне обвинять вас, чтобы защитить себя? Нужно ли рассердить вас, чтобы вы успокоились? Сказать ли вам, что это ваша вина быть одновременно святой и обольстительной?

— Нет, нет, — с улыбкой остановила его госпожа де Серни, — бесполезно начинать сначала. Я удовлетворена вашим разъяснением. Вы только что дали мне понять, что с женщиной можно говорить в вежливой форме о самых дерзких помыслах.

— О, сударыня…

— Я не сержусь на вас. Наоборот, я признательна вам за урок, но в конце концов, сударь, мы еще не затронули предмета, по причине которого вы находитесь здесь. Я вас попросила дать объяснения, а мы еще очень далеки от цели.

— О чем вы? — Луицци изобразил недоумение.

— «Я мог бы успокоить вас, — сказали мне вы, — относительно ухаживаний господина де Серни за госпожой де Карен». Соблаговолите объяснить, откуда у вас подобная уверенность?

— Извините меня за то, что я восхвалял госпожу де Карен в вашем присутствии, сударыня, — произнес барон, в чьи планы не входило отвечать ни откровенно, ни оскорбительно, — но в качестве доказательства невиновности несчастной Луизы я поклянусь своим счастьем.

— Значит, у вас есть доказательства?

— Я в этом убежден.

— И все?

— Все.

— Но мне показалось, вы вкладывали иной смысл в ваши слова, сударь.

— Прошу вас, — взмолился барон, — не придавайте им значения, которого они не имеют.

— А что я должна думать, сударь, — возмутилась графиня, — как не то, что вам одному откуда-то известна причина, по которой связь, бывшая у всех на устах, не имела известных неблаговидных последствий?

— А вы верите в неблаговидные последствия? — ухмыльнулся барон.

Багровая краска залила лицо госпожи де Серни, а вопросительный взгляд, направленный на барона, свидетельствовал, что он зашел слишком далеко.

— Почему вы считаете, что я не должна в них верить, сударь?

Луицци стал искать пути к отступлению и пробормотал смущенно:

— Чувства господина де Серни, его принципы…

— Что до принципов верности, то господин де Серни не может служить примером.

— Его позиция…

— Его позиция прекрасно допускала связь с дочерью маркиза де Воклуа.

— Его любовь к вам…

— Мы никогда не слыли страстными супругами.

— Я могу засвидетельствовать безупречную порядочность госпожи де Карен.

— Это не ответ, сударь! Почему я не должна верить в неверность господина де Серни?

Слова о неверности заставили рассмеяться барона. Почувствовав себя прижатым к стенке настойчивыми вопросами графини и подобрав ответ, который можно понять двояко, Луицци постарался произносить каждое слово как можно медленнее:

— Неверность — это преступление перед любовью, на которое, как вам… вам доподлинно известно, господин де Серни… не способен.

Казалось, Леони испытывала невыносимые муки, но в то же время она решительным образом намеревалась вырвать у барона однозначный ответ. С вызовом и яростью она потребовала:

— Откуда мне известно, что господин де Серни не способен на это? Послушайте, сударь, обычно вы искусно и легко обо всем рассуждаете, а сейчас не можете ясно выразиться, чтобы я поняла то, о чем вы хотите мне поведать.