Земля, до восстребования - Евгений Воробьев

Он понимал, что утомительно многословен, но наслаждался вновь обретенной возможностью произносить вслух русские слова.

Он произнес слово "невытерпимо" и усомнился: говорят ли так по-русски? Что-то сосед странно его переспросил, расслышал, но не понял.

Он говорил, говорил, говорил, но при этом прислушивался к себе с недоверием - не разучился ли думать по-русски?

Так много лет приучал себя думать по-французски, по-немецки, по-итальянски, что и речевой строй мог измениться. Это было бы вполне естественно для человека, который столько лет был обречен на русскую немоту.

Он всерьез задумался: а что такое, в сущности говоря, акцент? Чем сильнее акцент говорящего, тем, значит, его родной язык больше отличается от того, на котором он сейчас изъясняется. Вот почему, например, грузины или латыши в большинстве говорят по-русски с трудно истребимым акцентом. У них в разведуправлении работало немало латышей, земляков Старика, но только он один говорил по-русски чисто, без всякого акцента.

Последние семь лет Этьен не разговаривал на родном языке, а наговаривался досыта, лишь когда приезжал в Россию.

Не говорит ли он теперь по-русски с акцентом? Он этого не знал и не мог знать, но чувствовал, что не вызывает полного доверия у соотечественников.

Вот бы показать им сейчас приговор Особого трибунала по защите фашизма и документы, которые спрятаны в щели под мраморным подоконником у крайнего окна слева, в траттории "Фаустино", в Гаэте.

А в сейфе на тихой улице в Москве хранится его партийный билет No 123915, выданный в 1918 году.

Его явно принимали за иностранца, прилично знающего русский язык. Бородатый капрал, которого пересадили в этот вагон заодно с Этьеном, даже вслух удивился - кто же по национальности его бывший сосед по нарам? Он так бойко беседовал по-английски с английским летчиком!

Русские стали избегать бесед с Этьеном, и он, ради практики, весь вечер говорил с сербом, понимавшим русскую речь, но не настолько, чтобы разбираться в тонкостях произношения.

- А помолчать ты, в крайнем случае, не можешь? - спросил у Этьена добродушным шепотом сапер Шостак. - Ничимчагенечко не говорить? А то славяне на тебя коситься стали. Уж слишком бойко на разных наречиях балакаешь. Еще кто-нибудь подумает - тебя гестаповцы к нам за компанию подсадили.

- Подсадили? - Этьен задохнулся от обиды и лишь после длинной, нелегкой паузы произнес по-белорусски: - Смола к дубу не пристанет.

Развиднелось, темнота улетучилась даже из углов вагона, коридор стал виден из конца в конец. Шостак изучающе посмотрел на русского иностранца и сказал раздумчиво:

- Говоришь ты, правда, не чисто. Но на провокатора, в крайнем случае, не похож.

- И на этом спасибо, - усмехнулся Этьен невесело.

- Но все-таки есть в тебе какое-то недоразумение.

- Как не быть... По-белорусски сказать - с семи печей хлеб ел.

- Говоришь, в Красной Армии служил?

- Приведен к Красной присяге в тысяча девятьсот двадцать втором году. На Красной площади. Первомайский парад. Когда в академию приняли.

- И до каких чинов дослужился?

- Комбриг.

- Комбриги давно из моды вышли. Их приравняли к генералам. Послышался короткий смешок. - И меня фашисты приравняли к генеральскому сословию. Ну, к тем генералам, которых Гитлер недавно прогнал в отставку. Меня тоже лишили права носить мундир, ордена, лишили пенсии. Оставили только казенную квартиру.

- Все мы в отставку едем, - откликнулся глухим баском Зазнобин. Можно сказать, на тот свет...

Надолго замолчали, а потом Шостак спросил Этьена так, будто не было никакой паузы в их разговоре:

- И как ты, мил человек, так быстро от русского языка отстал? Можно даже сказать - запамятовал? Свой язык, в крайнем случае, забыть разве мыслимо. Быстро у тебя память отнялась. Мы тоже не первый месяц от родной земли отторгнутые, но все-таки...

Этьен промолчал, но в немом смятении почувствовал, как слезы, непрошеные слезы текут по колючим щекам. Он провел рукой по лицу и был доволен, что сидел с поникшей головой.

118

Только спустя сутки они добрались до Рима. Часовые на товарной станции, возле депо и возле пакгаузов не поглядывали боязливо на небо, как на промежуточных станциях. В Риме не бывало воздушной тревоги, не боялись налетов. В арестантском вагоне уже знали, что Рим объявлен "открытым городом", хотя там и хозяйничают нацисты.

На станции Рим-сортировочная к их вагонам прицепили другие, тоже с арестованными. Прошел слух, что эшелон направляется в Австрию, там всех ждут допросы, проверки, там решится судьба каждого.

Этьен поделился своей догадкой с капралом: если из Рима вывозят арестантов, значит, гестаповцы сами имеют основания считать, что территория эта недолго останется под их контролем. Союзники сюда, конечно, когда-нибудь придут, но удастся ли Этьену, капралу, англичанину, застрявшему в другом вагоне, и всем остальным дожить до встречи с ними?

Ехать Конраду Кертнеру в Австрию - ехать на пытки, на казнь. Сменить бы как-нибудь в пути имя, отделаться от номера 576 на пиджаке и заполучить другой номер!

Этьен сказал Шостаку, что фашисты интернировали его после поражения Испанской республики, что он уже не первый год мыкается по тюрьмам и лагерям и что ему нельзя, ну никак нельзя появляться в Австрии под своей нынешней фамилией, это смерти подобно.

- Прежде всего нужно сбыть с рук свой номер, - сказал Шостак.

- А где найти другой?

- Номерок мы тебе, в крайнем случае, достанем.

Но дело осложнялось - эсэсовцы следят не только за тем, чтобы сходилось поголовье арестантов. Во время аппелей они выкликают не только номера, но устраивают и поименную перекличку. Значит, кроме номера, нужно еще обязательно сменить фамилию, что труднее. А как хочется назваться русским! Даже если не придется долго жить, то хотя бы для того, чтобы не умереть под чужим именем.

Ходили слухи, что завтра будет проведен очередной аппель, времени в обрез. Шостак тоже понимал, взять первую попавшуюся вымышленную фамилию нельзя, а нужно стать наследником кого-нибудь из тех, кто значится в списке конвоя, кто упоминался на аппеле еще живой.

- Человек не вол, в одной шкуре не стареет, - произнес Шостак ободряюще. - Семь шкур с тебя уже содрали, а мы на тебя восьмую напялим. Что Гитлеру покойник, если для него и живой человек - ноль без палочки?..

Следующей ночью, как, впрочем, и во все предыдущие, в удушливой темноте кто-то чиркал спичкой, наступал на ноги и чуть ли не на голову... Затем донесся знакомый хрипловатый бас: "Отмучился наш Яковлев, царство ему небесное".

- Ну-ка, снимай свою одежонку, - зашептал Шостак. - И пожертвуй ее новопреставленному рабу божьему Яковлеву...