Хозяйка большого дома - Карина Демина

— А я сына хочу, — сказал он однажды и люльку качнул. — Всегда хотел… только дома не было. А без дома — какая семья?

Ийлэ не знала.

Она вообще потерялась в этой странной постановке, от которой удовольствие получал лишь Видгар из рода Высокой меди. Он обжился в доме и заглядывал каждый день.

Спрашивал разрешения Ийлэ.

Она разрешала, отступала к Райдо, садилась на его кровать и брала за руку. Ей так было спокойней. А Видгар делал вид, что ничего не видит.

Не понимает.

Он брал Броннуин на руки и разглядывал. А она смотрела на него.

Улыбалась.

И однажды огрела погремушкой. Ненарочно, нет, но Ийлэ испугалась, что пес разозлится. Он же вдруг улыбнулся, и в этой улыбке сделался до отвращения похож на того, другого…

— Если тебе плохо, я скажу, чтобы он больше не приходил, — Райдо гладил ладонь.

— Нет.

— Почему?

Он все-таки сел, пользуясь тем, что время позднее и от души ненавидимую им кашу уже подавали. А значит, вряд ли кто решится побеспокоить больного хозяина.

— Я устала бояться, — ему можно рассказать. — Это… это еще хуже, чем ненавидеть.

Райдо обнял.

— Я хотела бы забыть… знаешь, чтобы просто вдруг очнуться в доме и с ребенком, и не помнить ничего… но тогда бы я, наверное, искала бы эту утраченную память, думала бы, что там что-то важное… не плохое, нет… разве со мной могло бы случиться что-то плохое?

— Конечно, нет…

— Но случилось.

— Да, — Райдо коснулся губами волос. — Плохое иногда случается со всеми нами. И никогда нельзя сказать, заслуженно или нет…

Он замолчал.

Сидел, обнимал и мягко покачивался, а Ийлэ покачивалась с ним, пытаясь угадать, о чем же он думает. И беспокойство ее утихало, а страхи вновь отпускали.

Ненадолго.

— Я не хочу больше бояться, — она сказала это на десятый день представления.

Или на одиннадцатый?

Она сбивалась, хотя и, продолжая старую традицию, отмечала дни черточками на обоях, но черточек было много, и Ийлэ запуталась, не зная, какие из них принадлежат ей.

Среди дней, похожих друг на друга, немудрено было потеряться.

— Скажи, что мне сделать? — Райдо спустился на пол и лег, и подставил спину, ему нравилось, когда Ийлэ спину гладила.

А ей нравилось гладить.

В этом было какое-то равновесие… гармония.

— Поцелуй меня снова.

Райдо повернулся на бок.

— Это я с огромным удовольствием, но, может, объяснишь?

— А мне казалось, что муж может целовать жену и без объяснений.

Что ему сказать?

Что она сама не уверена в том, чего хочет и хочет ли?

— Ты пытаешься шутить, — констатировал Райдо и поцеловал, правда, в висок и как-то не так, как в прошлый раз. Нежно?

Нежно.

Осторожно. Точно она, Ийлэ, из хрусталя… а она не хрустальная вовсе, ни рюмка, ни ваза, живая. И просто немного запуталась. В очередной раз запуталась. С ней это случается, да…

— Райдо.

— Я здесь.

Конечно, здесь. Сидит, обнимает. Держит бережно, дышит в затылок, и от этого дыхания по коже разбегаются мурашки.

— Я не хочу, чтобы ты больше ждал.

Хорошо, что он сзади, не смотрит на нее. Если бы смотрел, Ийлэ не решилась бы заговорить. А так можно представить, что Ийлэ сама по себе.

Почти сама.

— Это из-за Видгара?

— Что? Нет. И да… но не в том смысле, в котором ты подумал, — Ийлэ все-таки пришлось повернуться к нему.

Темно.

И свечи на туалетном столике недостаточно, чтобы темноту разогнать. Эта свеча, уже оплывшая, с почерневшим фитилем, отражается в зеркале, а еще в нем же, подернутом пологом пыли, отражаются их с Райдо тени, сплетенные, сросшиеся друг с другом. В этом Ийлэ видится истина.

— В доме много… чужих.

— Они тебя пугают?

— Да.

— Я просил Видгара объяснить своим людям, что…

— Он объяснил, — Ийлэ прижала палец к губам Райдо. — То есть, я точно не знаю, но наверное, он объяснил. Они стараются не попадаться на глаза, но… я все равно знаю, что они где-то рядом. И боюсь. Я… я не хочу больше бояться. Их… или других мужчин… мужчин вообще…

Молчит.

Почему молчит?

Ийлэ плохо объяснила? Она не умеет иначе. И чем дольше молчание длиться, тем страшнее становится, потому что сейчас Райдо решит, что она ничем-то не лучше Дайны.

Может, хуже. Дайна хотя бы не притворялась, а…

— Мне казалось, я тебе нравлюсь.

— Нравишься, — ответил Райдо. И голос его был сиплом, надломленным. — Очень нравишься. Но я не хочу вот так…

— Как?

А шрамы под пальцами все равно чувствуются, пусть и разгладились немного. Ийлэ помнит их рисунок, но продолжает изучать его наново…

…и кожа мягкая.

Странно, что у мужчины кожа мягкая, только волосы отрастающие колются…

— Ты красивая… даже не так, не правильно. Нет, ты красивая, но красивых женщин много. А тянет к тебе. Это из-за запаха. Я говорил, что ошибся, когда думал, что от тебя осенью пахнет? Весной. Весну нельзя обижать.

— Я не прошу меня обижать.

— Возможно, — он соглашается легко, и в этом Ийлэ видится подвох. — Но я тоже боюсь…

— Чего?

— Того, что ты поймешь, что вовсе не этого хотела. И возненавидишь меня за то, что я воспользовался слабостью… или просто за то, что я ничем не лучше тех…

— Всем лучше.

— Неужели?

— Ты меня поцеловал.

— Это, без сомнения, аргумент…

— Да, — и снова у нее не получается объяснить. — Те… раньше… мне было больно и только… боль и боль… и опять… и стыдно очень, потому что лучше умереть, а умереть решимости не хватает. Но теперь я смотрю на… остальных, которые чужие здесь, и думаю, что любой из них рад будет сделать больно. Я понимаю, что, наверное, ошибаюсь… что не все такие… но знать — одно. Чувствовать… когда кто-то подходит близко, я жду, что он ударит. Не разумом, но… здесь.

Ийлэ приложила руку к сердце.

— А от тебя — нет… ты и Нат еще…

— Нат каким боком? — кажется, в голосе Райдо проскользнули рычащие ноты.

— Никаким. Его я тоже не боюсь. Я вообще думала, что если бы у меня был брат, он походил бы… ты понимаешь?

Райдо кивнул.

— Но хорошо, что брата не было. Его бы убили. А Нат вот… живой. Разве это не замечательно?

— Замечательно.

Глухой голос.

И шепот горячий… и от этого шепота становится жарко.

— Я знаю, что не сделаешь мне больно…

Наверное, та молния, которую Ийлэ поймала, никуда не исчезла. Она спряталась, чтобы теперь ожить. Иначе почему жарко?

Страшно немного.

Самую малость.

И страх заставляет тянуться к тому, кто защитит, даже от молнии. Или хотя бы разделит ее на двоих. Молния, на двоих разделенная, не способна испепелить.