Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

– Мирскую награду на ладонь положу, – пообещал святой. – И то будет не вода, не бумага, а чистое золото. Господи, пошли мне золото! Пятьдесят золотых прошу, Господи! На тайную поездку, Господи! Потому зверь кругом рыщет. Слово Твое ищет, чтоб погубить его и не дать жизни. А мы спасем Твое слово, Боже!

– Спасем, Господи! Спасем! – вторил Прокопий Веденеевич, как дьячок попу в церкви.

Филя еще не успел понять – куда и в какую тайную поездку он должен отправиться со святым Ананием. И не отделается ли святой Ананий молитвою да обещанием золота, которое потом сам Господь Бог должен воздать Филе? Ладно ли так-то? Оно, конечно, Бог слышит и не сразу воздаст. А вдруг ждать придется вечно, а он тем временем нетленное золото ямщиной заработал?

– Молитесь, молитесь! – призывал святой Ананий. – Господь даст мне золото, чтобы положить на ладонь раба Божьего Филимона. И то будет золото вечное, и богатство будет потом.

Как же не вознести молитву золоту? Тут не то что Филя, но и сам Господь, наверное, помолился бы самому себе, чтоб не слова текучие, а настоящее золото отяготило ему ладонь.

И вправду послышался звон металла, будто с икон или с небеси летели золотые святому Ананию.

– Лови, лови через плечо мое! – сказал святой Ананий и кинул через плечо золотой.

– Осподи! – ахнул Филя, не успев поймать.

– Лови, лови!..

Один… другой… третий.

И все это размеренно, с молитвою, как и положено свершившемуся чуду. Не грязь, не пустые «керенки», которые Филя привозил из города мешками, а настоящие империалы – сияющие в трепетном свете свечи, желанные не менее, чем манна небесная для голодных пешеходов Моисеевых.

Филя сперва считал, а потом сбился, ловил золотые и укладывал в подол рубахи.

Если это не чудо, то что же? И за что бы святой Ананий так щедро одарил раба Божьего? Если гонять ямщину с усердием, то во всю зиму столько не заработаешь золотом… Пятьдесят золотых – пятьсот рублей! На золото и теперь, в смутное время, когда «керенки» превратились в смрадный дым, да и николаевские бумажки не в большой цене, в городе можно купить все, что душе угодно. Только покажи золотой – и товар сам собою плывет в руки. Рысака можно купить за двадцать золотых. А на «керенки» – не подступись, на смех подымут.

– Аминь! – сказал святой Ананий, и золотой дождь прекратился.

Филя взмок, хоть выжми: с лица и с бороды кислая вода течет, а в глазах сияние – золото, золото в подоле рубахи! Подумал еще: не взять ли на зуб, да тут же испугался – мыслимо ли усомниться, что золото фальшивое! Если Господь расщедрился, то, понятно, не фальшивым золотом. Да и слышно было, как золотые звенели приятно, восторженно, услаждающе, как и полагается звенеть золоту.

Поддерживая империалы в подоле, Филя ползал, собирая те, что не успел поймать.

– А теперь иди, раб Божий, закладывай рысаков в кошеву. Час настал. Слово Божье повезем во чертог тайный, и чтоб ни одна душа не знала про нашу поездку. Аминь!

– Да будет радость тебе, Филимон, и отпущение грехов, – смилостивился Прокопий Веденеевич. – Бог услышал твою молитву, и ты сподобился тайной поездке.

– Слушай! – задержал святой Ананий. – Золото в дорогу не бери, Господний дар дома оставь. В дороге ни в чем нуждаться не будешь. И харчи не бери, Господь насытит: и хлеб будет, и питье будет. Для рысаков возьми овса мешок, ведро, чтобы поить в дороге, топор, чтобы прорубь прорубить и воды набрать. Аминь!

До чего же сведущий в ямщицких делах святой Ананий, не то что другие святые угодники: им молишься, а они хоть бы слово. Немы и глухи, как камни.

– Сполню, святой Ананий, – с некоторым страхом пробормотал Филя, завороженно глядя в черный затылок. Святой Ананий стоял на коленях возле аналоя, где обычно выстаивал молитву отец, когда обедню служил.

– Скажи еще: кого оставишь в доме, когда в поездке со словом Божьим будешь.

– Дык Меланья, жена моя со младенцами… – покосился Филя на тятеньку, но не призвал в дом.

– Грешно так, раб Божий, – построжел святой Ананий. – Дом без хозяина хоть на один день – ворота для нечистого. В дом сей должны приходить люди за словом Господним, на тайную молитву спасения. Кто примет их в моленной горнице? Кто даст им прозрение?

Для Фили настал трудный момент. Хоть и праведный тополевый толк, да что-то мутит душу, и сам того не сообразит. Призвать тятеньку – язык не поворачивался.

– Назови имя, кого позовешь в дом хозяином. Без хозяина не будет у тебя дома – нечистый копытом ударит. Вижу то копыто! Вижу!

– Дык… дык… ежли тятенька вот… покеда я… Тятенька, доглядывайте, Христа ради, за домом. Помилосердствуйте, тятенька! – хитровато подкатился Филя, отвешивая поклон отцу. И в дом хозяином не позвал, и в то же время честь отдал.

– Ступай, закладывай рысаков! – погнал рассерженный отец.

– Я сичас! Сичас! – воспрянул Филя, уметаясь прочь.

Прокопий Веденеевич прошел к двери, послушал, дожидая, когда сын оденется и уйдет, закрыл дверь на крючок и, когда тот оделся и ушел, сердито проговорил:

– Экое мякинное брюхо! По ветру бы развеять падаль экую. Ни веры в нем, ни какого другого потребства. Истая мякина!

Святой Ананий, упираясь руками в пол, медленно поднялся с колен. Он был высок, не стар, прямонос, и черная борода недавняя – на пол-ладони не отросла, пальца в три. Он до того уморился на молитве, да еще в борчатке, что, достав платок, вытер лицо и бороду, а потом, расстегнув борчатку, снял шарф, вытер шею.

– Не тверд, не тверд, раб Божий, – сказал он старику.

– Смертным часом испужать бы, – подсказал Прокопий Веденеевич.

Святой Ананий покачал головой.

– Такого не испугаешь, отец, смертным часом. – И опустился на лавку. – С перепугу он еще в ревком побежит и поклон отдаст Головне с винтовкой.

– Отдаст, собака!

– Все они такие, мужики. И вся их вера – в брюхе, в хозяйстве и в стенах, в которых они утробы свои набивают.

– Истинно так, сын мой!

– Потому и зверь сошел на землю. Но они еще прозреют, космачи. Дойдет еще черемуха. Дойдет! Пусть усерднее красные выколачивают продразверстку – эта молитва для черемухи самая подходящая.

Помолчали.

Прокопий Веденеевич сказал:

– В дороге побереги себя, сын мой. В греховную скверну не лезь зря. Мирское имя свое запамятуй, как не было, и я о том молить буду. От той ночи, когда ты принял тополевое крещение, до ночи сей ты – сын мой, Ананий, а потому – жить нам и благодать Господнюю творить нам.

– Спасибо, отец.

– Во городе будешь, скажи там: кипит котел – пар идет к небу, и в том котле люди воплем исходят. Пусть оружие собирают и войско. Белое, праведное войско.

Святой Ананий пообещал собирать оружие и войско.

– Дух мой крепкий, слава Христе! – нудил старик. – Виденье было: не помру я, покель не одолеем Анчихриста. Восстание подымать надо, оружие ковать надо. На хитрость метать хитростью надо.

– Надо, отец, надо, – отозвался святой Ананий.

– Тятенька… – позвал Филя из-за двери.

– Ну, с Богом, сын мой! Ждать буду добрых вестей. А про нас не думай. Не спать будем – Божье дело творить будем. Из деревни в деревню старух пошлю и стариков. И сказано во Писании: око за око, зуб за зуб.

С тем старик вышел из моленной в избу.

Святой Ананий раздевался. Он оказался в меховой душегрейке, в толстых стеганых штанах; под душегрейкой по черной рубахе – не опояска, а военный ремень, и на ремне маузер в деревянной кобуре. Эту амуницию Ананий снял, положил на лавку, намотал на шею шарф, надел борчатку, а уж тогда и подпоясался ремнем с оружием; достал из левого кармана две небольшие бомбы, подержал их на ладони и сунул в карман; уши меховой шапки подвязал тесемочками под подбородком; поверх борчатки натянул подборную черную доху, полы который подметали пол, и поднял воротник так, что лицо скрылось – только глаза виднелись. Надел еще лохмашки из собачьих шкур шерстью наружу, как и доха; оглянулся на иконы, пробормотал:

– Дай Бог, чтобы все обошлось благополучно, – и покинул моленную.

…Еще в прошлом году, в декабре,