Полное собрание стихотворений - Игорь Северянин

…А я любуюсь живописной бездной

И славлю обольстительный обман!

Кишинев, 9 марта 1934 г.

ЛЮБОВЬ СТОЛИЦА

Воистину – “Я красками бушую!”

Могла бы о себе она сказать.

Я в пеструю смотрю ее тетрадь

И удаль вижу русскую, большую…

Выискивая сторону смешную,

Старались перлов в ней не замечать

И наложили пошлости печать

На раковину хрупкую ушную…

И обожгли печатью звонкий слух,

А ведь она легка, как яблонь пух,

И красочностью ярче, чем Малявин!

О, если б бережнее отнестись,-

В какую вольный дух вознесся б высь,

И как разгульный стих ее был славен!

Кишинев. 1 марта 1934 г.

ШУЛЬГИН

В нем нечто фантастическое: в нем

Художник, патриот, герой и лирик,

Царизму гимн и воле панегирик,

И, осторожный, шутит он с огнем…

Он у руля – спокойно мы уснем.

Он на весах России та из гирек,

В которой благородство. В книгах вырек

Непререкаемое новым днем.

Его призванье – трудная охота.

От Дон Жуана и от Дон Кихота

В нем что-то есть. Неправедно гоним

Он соотечественниками теми,

Кто, не сумевши разобраться в теме,

Зрит ненависть к народностям иным.

Кишинев. 18 февраля 1934 г.

ХОДАСЕВИЧ

В счастливом домике, мещански мил,

Он резал из лирического ситца

Костюмчики, которые носиться

Могли сезон: дешевый ситец гнил.

За рубежом, однако, возомнил,

И некая в нем появилась прытца:

Венеру выстирать готов в корытце,

Став вожаком критических громил.

Он, видите ли, чистоту наводит

И гоголем – расчванившийся – ходит,

А то, Державиным себя держа,

Откапывает мумии и лику

Их курит фимиам, живущим в пику,

Затем, что зависть жжет его, как ржа.

Кишинев. 9 марта 1934 г.

САВВА ЧУКАЛОВ

Избрал он русский для стихов язык,

Он, сердце чье звенело мандолиной.

Он в Петербурге грезил роз долиной,

Которою прославлен Казанлык.

Он постепенно к северу привык,

Родившийся в тени горы орлиной.

Впоследствии, свершая путь свой длинный,

Не раз душою горестно поник:

О финской целомудренной поляне

Он вспоминал, о северной Светлане,-

О девушке, его согревший май,-

Не все ль равно – о русской иль болгарке?

Дни юности всегда для сердца ярки,

А в дни любви роднее чуждый край.

Тойла. 5 сентября 1934 г.

НИКИФОРОВ-ВОЛГИН

Ему мила мерцающая даль

Эпохи Пушкина и дней Лескова…

Он чувствует Шмелева мастерского,

И сроден духу родниковый Даль.

Деревни ль созерцает, города ль,

В нем нет невыносимо городского:

Он всюду сын природы. В нем морского

Мороза хруст, что хрупок, как миндаль.

В весенне сад, что от дождя заплакан,

Выходит прогуляться старый дьякон

И вместе с ним о горестном всплакнуть,

Такой понятный автору и близкий,

Чтоб, возвратясь домой, слегка чуть-чуть,

Взять водочки и закусить редиской.

Таллинн. 4 марта 1936 г.

ГАНС ЭВЕРС

Его гарем был кладбище, чей зев

Всех поглощал, отдавших небу душу.

В нoчь часто под дичующую грушу

С лопатою прокрадывался Стеф.

Он вынимал покойницу, раздев,

Шепча: “Прости, я твой покой нарушу…”

И на плечи взвалив мечту, – как тушу,-

В каморку нес. И было все – как блеф…

И не одна из юных миловидных,

Еще в напевах тлея панихидных,

Ему не отказала в связи с ним,

Почти обрадованно разделяя ложе.

И смерть была тогда на жизнь похожа:

Невинность, грех – все шло путем одним.

Таллинн. 29 февраля 1936 г.

НИКОЛАЙ ОРЛОВ

Казалось, он молился своему

Мучительно покорному роялю,

К нему припав с восторженной печалью,

В наструненную вслушиваясь тьму.

И понял зал мгновенно, почему

Владеет он недостижимой далью:

Он – Лоэнгрин, стремящийся к Граалю,

Он – чувство, неподвластное уму.

Изысканная судорога кисти

Его руки, – и был ли золотистей

Звук соткан человеческой рукой,

Когда из нот вдруг возникает слово,

Проговоренное р у к о й Орлова

С очаровательностью такой?

Таллинн. 3 октября 1936 г.

СЕЛЬМА ЛАГЕРЛЁВ

“Любовь живет любовью, а не тем,

Что называется благодеяньем”.

О, пусть любовь окончится страданьем:

Так быть должно, тут слова нет: “зачем”.

Пусть сердце будет радостно: не всем

Дано любить и жить хоть миг мечтаньем.

Ты дал любовь – душа полна звучаньем.

Ты отнял дар – дух благодарно нем.

Себя любить заставить – невозможно.

В любви все осторожно, все тревожно.

И изумительно – ее сберечь.

Противодействия она не терпит…

Любовь та, как луна: и на ущербе

Есть прелесть в ней. Дай ей свободно течь.

Таллинн. 15 января 1938 г.

ВИНА НА ВСЕХ

Нам в подлую эпоху жить дано:

В культурную эпоху изверенья.

Какие могут быть стихотворенья,

Когда кровь льется всюду, как вино!

Протухшая мечта людей гнойна,

Наследие веков корыстью смято.

Все, что живет и дышит, виновато.

Культуры нет, раз может быть война!

Нарва-Иесу

11 января 1940

КОГДА Ж?

“Смысл жизни – в смерти”,– говорит война,

Преступника героем называя.

“Ты лжешь!”– я возмущенно отвечаю,

И звонко рукоплещет мне весна.

Но что ж не рукоплещет мой народ,

Бараньим стадом на войну влекомый?

Когда ж мой голос, каждому знакомый,

До разуменья каждого дойдет?

29 января 1940

ВИНОВНЫ ВСЕ

В войне нет правого: виновны все в войне

И нации, и классы поголовно.

Нет оправданья ни одной стране:

Кто взялся за оружье – все виновны.

К завоеванию призывы не должны

Поддерживаться мыслящей страною.

А для взбесившихся правителей страны

Есть наказанье п л о щ а д н о е.

28 января 1940

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ

Ты влилась в мою жизнь, точно струйка Токая

В оскорбляемый водкой хрусталь.

И вздохнул я словами: “Так вот ты какая:

Вся такая, как надо!” В уста ль

Поцелую тебя иль в глаза поцелую,

Точно воздухом южным дышу.

И затем, что тебя повстречал я такую,

Как ты есть, я стихов не пишу.

Пишут лишь ожидая, страдая, мечтая,

Ошибаясь, моля и грози.

Но писать после слов, вроде: “Вот ты какая:

Вся такая, как надо!” – нельзя…

Нарва-Йыесуд

18 апреля 1940

ЕСТЬ ЧУВСТВА

Алексису Ранниту

Есть чувства столь интимные, что их

Боишься их и в строках стихотворных:

Так, дать ростков не смея, зрелый стих

Гниет в набухших до отказа зернах…

Есть чувства столь тончайшие и столь

Проникновенно сложные, что если

Их в песнь вложить, он не способен боль,

Сколь смерть вливают в слушателя песни…

И вот – в душе очерченным стихам

Без письменных остаться начертаний.

И эта кара, – кара по грехам,-

Одно из самых жутких наказаний.

Таллинн

17 ноября 1937

В ТУМАННЫЙ ДЕНЬ

Дождь летит, студеный и ливучий,

Скрыв в туман глубокую Россонь.

Слышен лязг невидимых уключин

Сквозь промозглую над нею сонь.

Стала жизнь совсем на смерть похожа:

Все тщета, все тусклость, все обман.

Я спускаюсь к лодке, зябко ежась,

Чтобы кануть вместе с ней в туман.

И плывя извивами речными,-

Затуманенными, наугад,-

Вспоминать, так и не вспомнив, имя,

Светом чьим когда-то был объят.

Был зажжен, восторгом осиянный,

И обманным образом сожжен,

Чтоб теперь, вот в этот день туманный

В лодке плыть, посмертный видя сон…

26 октября 1938

ПУШКИН – MHE

– Сто лет, как умер я, но, право, не жалею,

Что пребываю век в загробной мгле,

Что не живу с Наташею своею

На помешавшейся Земле!

Но и тогда-то, в дни моей эпохи,

Не так уж сладко было нам

Переносить вражду и срам

И получать за песни крохи.

Ведь та же чернь, которая сейчас

Так чтит “национального поэта”,

Его сживала всячески со света,

Пока он вынужденно не угас…

Но что за этот век произошло -

Настолько горестно и тяжело,

Настолько безнадежно и убого,

Что всей душой благодарю я Бога,

Убравшего меня в мой час с Земли,

Где столько мерзостного запустенья,

Что – оживи мы, трупы, на мгновенье -

Мы и его прожить бы не могли!..

Дивиться надо: как же ты живешь?

Перед твоим терпеньем преклоняться

И царственного уважать паяца,

Свет правды льющего в сплошную ложь.

Не унывай! Терпи! Уделом это

Спокон веков недюжинных людей.

Вернись домой: не дело для поэта

Годами быть без родины своей!

Тойла

7 февраля 1937

К ДАЛМАЦИИ

Мы прежде зим не замечали,

На юге зимы проводя,

Меняя вьюжные вуали

На звоны южного дождя.

Мороз не леденил дыханья,