Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918 - Пайпс

В конце 1920 года в советской России было 84 концентрационных лагеря, в которых находились приблизительно 50 тысяч заключенных. В течение трех лет, к октябрю 1923 года, число лагерей возросло до 315, а число заключенных в них — до 70 000133.

Сегодня мы располагаем лишь отрывочными сведениями об условиях жизни в первых советских концентрационных лагерях. Очень немногие исследователи интересовались этим вопросом134. Случайные свидетельства, содержащиеся в письмах, тайно переданных заключенными на волю, и воспоминания тех из них, кто пережил лагеря, складываются в картину, которая вплоть до мельчайших подробностей напоминает описания нацистских лагерей. Сходство это так разительно, что, не будь некоторые из этих источников опубликованы двумя десятилетиями ранее, в них можно было бы заподозрить позднейшие подделки. В 1922 году эмигранты-эсеры опубликовали в Германии под редакцией В.М.Чернова сборник, в который вошли свидетельства людей, прошедших советские тюрьмы и лагеря. В частности, там есть описание жизни в концентрационном лагере в Холмогорах, датированное началом 1921 года. Автор этого описания, женщина, осталась неизвестной. В лагере было четыре зоны, где содержались в общей сложности 1200 заключенных. Жили они в бывшем монастыре, в относительно удобных и хорошо отапливаемых помещениях. Тем не менее автор говорит о нем как о «лагере смерти». Голод был хроническим. Посылки с продовольствием, в том числе от американских благотворительных организаций, немедленно конфисковывались. Комендант, носивший латышскую фамилию, расстреливал заключенных за самые пустяковые провинности: если, например, во время сельскохозяйственных работ кто-то осмеливался съесть какой-нибудь овощ, его убивали на месте и сообщали, что он пытался бежать. Побег заключенного автоматически приводил к расстрелу девяти других, связанных с ним «круговой порукой», — это было предусмотрено законом. Когда беглеца ловили, его тоже убивали, часто — закапывая живым в землю. Администрация знала заключенных только по номерам: жизнь и смерть любого из них не имели никакого значения135.

Вот как возникли учреждения, составившиеся фундамент тоталитаризма: «Изобретателями и создателями концентрационных лагерей нового типа были Ленин и Троцкий. Это означает не только, что они создали заведения, называвшиеся «концлагерями»... Вожди советского коммунизма разработали также особый метод юридического мышления, особую систему понятий, уже заключавшую в себе гигантскую сеть концентрационных лагерей, которую Сталин просто организовал технически и развил. В сравнении с концлагерями Ленина и Троцкого сталинские лагеря были не более, чем гигантской формой внедрения. И, конечно, нацисты взяли и первые, и вторые как готовый образец, и им осталось его только усовершенствовать. Соответствующие люди в Германии быстро ухватились за эту модель. 13 марта 1921 г. мало кому тогда известный Адольф Гитлер писал в «Volkischer Beobachter»: «При необходимости можно пресечь развращающее влияние евреев на наш народ, заключив проводников этого влияния в концентрационные лагеря». 8 декабря того же года, выступая перед членами Национального клуба в Берлине, Гитлер заявил о своем намерении, придя к власти, создать концентрационные лагеря»136.

Рассматривая многочисленные аспекты красного террора, историк в первую очередь обязан поставить перед собой вопрос о его жертвах. Число их установить пока не удалось и, по-видимому, никогда не удастся, ибо есть сведения, что Ленин приказал уничтожить архивы ЧК137. По полуофициальным данным, которые приводит Лацис, в период с 1918 по 1920 год в советской России было казнено 12 733 человека. Однако это число уже подвергалось критике как чрезвычайно заниженное, поскольку, по признанию самого Лациса, в двадцати губерниях центральной России в один только 1918 год было осуществлено 6300 казней, из них 4520 — за контрреволюционную деятельность138. Кроме того, данные Лациса не согласуются с известной статистикой по некоторым крупным городам. Например, Уильям Генри Чемберлен видел в Праге, в Русском архиве, отчет украинской ЧК за 1920 год — то есть относящийся к периоду, когда смертная казнь была формально отменена, — где речь шла о 3879 казнях, из них 1418 в Одессе и 538 в Киеве139. Расследование зверств большевиков в Царицыне показало, что там было от 3000 до 5000 жертв140. По данным, опубликованным в «Известиях», между 22 мая и 22 июня 1920 года только революционные трибуналы (то есть без учета жертв ЧК) приговорили к смерти 600 граждан, в том числе 35 за «контрреволюцию», 6 за шпионаж и 33 за неисполнение долга*. Сопоставляя все эти цифры, Чемберлен приходит к выводу, что красный террор унес 50 000 жизней, а Леггет говорит о 140 000 жертв141. С уверенностью можно сказать только одно: если жертвы якобинского террора исчислялись тысячами, то жертвы ленинского террора — десятками, если не сотнями тысяч. На следующей волне террора, организованного Сталиным и Гитлером, погибнут уже миллионы.

* Известия. 1920. 16 июля. № 155 (1002). С. 2. Больше всего людей (273 человека) было расстреляно за дезертирство и членовредительство с целью избежать призыва в армию.

Для чего была эта бойня?

Дзержинский с гордостью заявлял (и его поддерживал Ленин), что террор и главное его орудие, ЧК, спасли революцию. Это действительно было так, если отождествлять революцию с диктатурой большевиков. Есть убедительные данные, свидетельствующие о том, что к лету 1918 года, когда большевики объявили свой террор, их не поддерживал уже ни один слой в обществе, кроме их собственного аппарата. В такой ситуации «беспощадный террор» и в самом деле был единственным средством сохранения режима.

Террор этот был не только «беспощадным» (впрочем, можно ли представить себе террор «щадящий»?), но и беспорядочным. Если бы противники большевистского режима представляли собой конкретную социальную группу, обозримое меньшинство, можно было бы надеяться удалить их из общества прицельным террором, подобным хирургическому вмешательству. Но в советской России меньшинство составлял сам режим и те, кто его поддерживал. Чтобы удержать власть, диктатура должна была вначале атомизировать общество, а затем подавить в нем всякую волю к действию. Красный террор дал понять населению, что в условиях режима, который без колебаний казнит невиновных, невиновность не является гарантией выживания. Надеяться выжить здесь можно только став совершенно незаметным, то есть отрекшись от всякой мысли о независимой общественной деятельности, порвав все связи с общественной жизнью и удалившись в частную жизнь. Когда общество таким образом распадается на человеческие атомы, каждый из которых озабочен только тем, чтобы стать незаметным, чтобы физически выжить, тогда уже не важно, о чем общество думает, ибо вся сфера общественной деятельности безраздельно принадлежит государству. Это — единственный путь, следуя по которому абсолютное меньшинство может подчинить себе миллионы.

Но за сохранение режима пришлось заплатить дорогую цену — как жертвам, так и тем, кто остался у власти. Чтобы устоять вопреки желанию почти всего общества, большевики вынуждены были до неузнаваемости извратить идею собственной власти. Террор, может быть, и спас коммунизм, но изуродовал его дух.

Это опустошающее действие красного террора остро подметил И.З.Штейнберг. В 1920 году, когда он ехал в трамвае по улицам Москвы, его поразило вдруг сходство этого трамвая с общей атмосферой, царившей в стране: «Разве не похожа наша страна на теперешние трамваи, которые влачатся по московским унылым улицам, усталые, скрежещущие, увешанные гроздьями людей? Какая здесь давка и теснота, как трудно дышать, — будто после изнурительной битвы. Какие голодные глаза! Посмотрите, как бесстыдно они крадут друг у друга право ехать сидя, как вся эта человеческая масса, случайно сцепленная между собой, утратила всякие остатки взаимной симпатии, как каждый видит в другом только соперника!.. Слепая ненависть к кондуктору — это выражение чувств случайной массы к правительству, к государству, к организации. Безразличие и злорадство по отношению к тем, кто толпится у двери, надеясь войти внутрь, — это их отношение к обществу, к солидарности. Если смотреть на них более пристально, можно заметить, что в глубине они чрезвычайно близки друг другу: те же мысли, тот же блеск, выдающий родство, в глазах, глядящих враждебно. Их терзает одна и та же боль. Но теперь, здесь они враги друг другу»142.

Но террор оставил свой след и на палачах:

«Когда террор поражает классового врага, буржуа, растаптывает его самолюбие и чувство любви, разлучает его с семьей или приковывает к семье, терзает его и делает его малодушным, — кого поражает такой террор? Только ли классовую природу врага, свойственную лишь ему и обреченную вместе с ним исчезнуть? Или, может быть, он одновременно поражает нечто общее, общечеловеческое, а именно — человеческую натуру человека? Чувство страдания и сострадания, жажда духовности и свободы, привязанность к семье и устремление вдаль, — все, что делает людей людьми, — эти вещи, в конце концов, известны и одинаковы для обеих сторон. И когда террор подавляет, изгоняет и выставляет на посмешище общечеловеческие чувства в одной группе, то он производит то же самое повсюду, во всех душах... Чувство собственного достоинства, поруганное во вражеском стане, подавленное сострадание к врагу, причиняемая ему боль бьют психологическим рикошетом в стан победителей... Рабство производит одно и то же действие в душе поработителя и в душе порабощенного»143.