Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев

Знал бы ИБ, что ждет его за гробом!

Мораль см. выше: бесчувственному телу равно повсюду истлевать.

Без всяких «хотя».

Быть Михаилом Барышниковым

КАК БАРЫШНИКОВ СНИМАЛ БРОДСКОГО

— …Ваши черно-белые фотографии. Есть замечательная — Иосиф Бродский с женой Марией. Она (фотография) широко известна, но не все знают, что вы — автор. Не во всех изданиях есть ваша, так сказать, подпись, не говоря уж об Интернете. Так вот, там есть движение…

Барышников. Они бежали за тигром.

— По другую сторону ограды… Тигр был в клетке…

Барышников. В White Оак Plantation. Там огромные вольеры, тигр терся о решетку, а Иосиф мурлыкал: «Мрау… мрау… мрау…» Сидел, наверное, минут двадцать. Потом пришла Мария, и тигр побежал. Они — за ним. Параллельно, с другой стороны, есть еще вольеры. По-моему, с леопардами. Мария смотрит на леопарда в одну сторону, а Иосиф на тигра — в другую. Я много его снимал там…

— Там — это где?

Барышников. Во Флориде. Он позвонил как-то и сказал: «Хочу оторваться от Нью-Йорка, заела работа…» Они с Марией провели, по-моему, две с половиной недели или даже три. И я с ними. У меня как раз там были репетиции… Иосиф сидел и дописывал пьесу «Демократия», переделывал ее. Вечерами мы гуляли…

— Здесь у вас в Центре висит портрет Иосифа. Расскажите о нем…

Барышников. Иосиф меня очень корил, корил без конца, что я не справляю дней рождения. Он мне всегда приносил свои книжки с надписями, а в тот раз — фотографию. И говорит: «Повесь, я хочу, чтобы у тебя была моя фотография». Или он сначала про эту фотографию спросил, что, мол, я думаю, поместить ли ее на обложку… Я сказал: «По-моему, неплохая фотография», а он говорит: «Я хочу подарить ее тебе». Мне как раз сорок лет стукнуло. Я говорю: «Только надпиши…» И он мне написал:

Страна родная широка,Но в ней дожить до сорокаНи Мыши, ни ее котуНевмоготу.Мыши — от Jozeph-а.

Потому что я его звал «Jozeph». С первого дня, когда мы познакомились. Он тогда сказал: «Я очень не люблю имя Михаил, и Миша тоже не люблю, можно я буду называть вас „Мышь“»? Я говорю: «С удовольствием…» [Смеется.] А он говорит: «Вы называйте меня Jozeph…» Мы через две недели перешли на «ты»… Как-то так получилось…

Из разговора с Михаилом Барышниковым.

«Русский базар», 19 апреля 2008

Быть Михаилом Шемякиным КТО ВЫ, МИХАИЛ ШЕМЯКИН?

Неужто в самом деле — 70? Не может быть! Господи, как время летит, обгоняя нас, смертных. Мы с Вами принадлежим к прореженному войной поколению — помню наши малочисленные классы в школе. Бродский, Довлатов, Шемякин — называю центровиков. Все трое — мои земляки: сначала по Лениграду, потом по Нью-Йорку. Вы, правда, прибыли сюда из Франции, потом отбыли в свой сказочный замок в Клавераке, где мы с Леной Клепиковой у Вас гостили, а теперь вернулись во Францию, куда зовете в гости. Как-нибудь, как-нибудь — е.б.ж., как подписывал свои письма Лев Толстой: если буду жив. Недавно листал московский фолиант про Вас, там тетрадки Ваших фоток: с Ельциным, с Путиным, с Евтушенко, с Плисецкой, и вдруг вижу Вас со мной — это нас снимал Ваш друг Аркадий Львов. И подпись: «С писателем и журналистом Владимиром Соловьевым, первым написавшим в СССР о М. Шемякине в 1962 в газете „Смена“». Сколько я с тех пор сочинил про Вас — в периодике по обе стороны океана, в моих книгах. О Бродском, правда, больше, зато о Вас, пожалуй, больше, чем о Довлатове. Нас всех связывало не только знакомство и товарищество, но и принадлежность к военному поколению, которое я всегда противопоставлял шестидесятникам, а Бродский всячески от них открещивался. Какой прекрасный стих у Слуцкого про нас! Приведу полностью, потому что никто из нашего поколения — увы! — не дал более точной характеристики:

Войны у них в памяти нету, война у них только в крови,в глубинах гемоглобинных, в составе костей нетвердых.Их вытолкнули на свет божий, скомандовали: живи!В сорок втором, в сорок третьем, в сорок четвертом.Они собираются ныне дополучить сполнавсе то, что им при рождении недодала война.Они ничего не помнят, но чувствуют недодачу.Они ничего не знают, но чувствуют недобор.Поэтому им все нужно: знание, правда, удача.Поэтому жесток и краток отрывистый разговор.

Мы вломились в русскую культуру, несмотря на все мыслимые и немыслимые препоны на нашем пути, которые ставили не только власти, но и наши коллеги. Помните конфликт Оси с Евтухом? Было из-за чего: перед принятием окончательного вердикта о высылке Бродского кагэбэшный босс советовался с Евтушенко, и тот подтвердил — да, он не видит судьбы Бродского в России, но просил облегчить ему выезд за бугор. Я рассказал об этом со слов Жени в мемуарном романе «Три еврея». А годом раньше — это уже с Ваших слов — генерал КГБ растолковывал Вам: «Союз художников не даст вам здесь спокойно жить». Вот почему центровики-шестидесятники — одомашненные, прирученные, лояльные, ливрейные диссентеры приспособились к режиму — или режим приспособил их к себе? — и остались в России, представляя ее «человеческое» лицо во время иностранных гастролей, а центровики нашего поколения не выдержали, и власть их не выдержала — и, отвергнув уступки и компромиссы, пошли напролом и оказались в изгнании по причине физиологической несовместимости с Советской властью.

Я бы, однако, не сводил все к политике либо идеологии. Отнесу к шестидесятникам замечательные слова Тынянова, не про них, понятно, сказанные: «Они были задумчивы. Но они еще не думали». Задумчивость перешла в думание в плеяде сороковиков и достигла апогея в лучшем из нас — Бродском.

Не хочу сводить все к поколенческому если не конфликту, то разрыву — это только знаменатель, куда важнее числитель: божий дар, который индивидуален и штучен: Бродского, Шемякина, Довлатова. Я бы добавил сюда еще одного питерца — Барышникова, хотя он чуток моложе, послевоенного разлива. И Лимонова — он Ваш ровесник и когда-то Ваш друг, пусть сам из Харькова, и сочинил о Вас пасквиль «On the Wild Side». Но кого только этот мизантроп не язвил в своих «лимонках», что нисколько не умаляет его литературный талант.

Это не диатриба одному поколению и не апология другого, нашего. Терпеть не могу групповщину и коллективную гордость — поколением, этносом или традицией, без разницы. Я сейчас о числителе, который важнее знаменателя по определению: Бродский превзошел всех своих современников не благодаря принадлежности к военному поколению, еврейскому племени, русской культуре или прививке англицкой метафизической поэзией, а исключительно по причине своего природного гения, которого тащит за собой судьба помимо или даже вопреки его воле. Или взять Михаила Шемякина, если Вы, Миша, не возражаете.