Возрождение - Уильям Джеймс Дюрант

17 мая он объявил, что Германия присоединилась к Священной лиге против Франции. Швейцарцы, выкупленные, вошли в Италию через Тироль и двинулись навстречу французской армии, дезорганизованной победой и смертью своего лидера. Оказавшись в меньшинстве, французы оставили Равенну, Болонью и даже Милан, а кардиналы-раскольники отступили во Францию. Бентивольцы снова бежали, и Юлий стал хозяином Болоньи и Романьи. Воспользовавшись случаем, он захватил также Парму и Пьяченцу; теперь он мог надеяться завоевать Феррару, которая больше не могла рассчитывать на помощь Франции. Альфонсо предложил приехать в Рим и попросить отпущения грехов и условий мира, если папа даст ему безопасную конвоировку. Юлий так и сделал, Альфонсо приехал и был милостиво отпущен, но когда он отказался обменять Феррару на маленький Асти, Юлий объявил его конспирацию недействительной и пригрозил ему заключением и арестом. Фабрицио Колонна, передавший герцогу конспиративную грамоту, почувствовал, что затронута его собственная честь; он помог Альфонсо бежать из Рима; после тяжелых приключений Альфонсо вернулся в Феррару и там возобновил вооружение своих крепостей и стен.

И вот, наконец, демоническая энергия Папы-воина иссякла. В конце января 1513 года он слег в постель с осложнением болезни. Беспощадные сплетники говорили, что его беда — последствие «французской болезни», другие — что она произошла от неумеренной еды и питья.14 Когда никакое лечение не помогло снять лихорадку, он примирился со смертью, отдал распоряжения о своих похоронах, призвал Латеранский собор продолжать свою работу без перерыва, признал себя великим грешником, попрощался со своими кардиналами и умер с тем же мужеством, с которым жил (20 февраля 1513 года). Весь Рим оплакивал его, и небывалая толпа собралась, чтобы проститься с ним и поцеловать ноги трупа.

Мы не можем оценить его место в истории, пока не изучим его как освободителя Италии, как строителя собора Святого Петра и как величайшего покровителя искусств, которого когда-либо знало папство. Но современники были правы, рассматривая его в первую очередь как государственного деятеля и воина. Они боялись его неисчислимой энергии, его ужасающей силы, его проклятий и, казалось, неукротимого гнева; но они чувствовали за всей его жестокостью дух, способный на сострадание и любовь.* Они видели, что он защищал папские государства так же беспринципно и безжалостно, как Борджиа, но не с целью возвеличить свою семью; все, кроме его врагов, аплодировали его целям, даже когда содрогались от его языка и оплакивали его средства. Он управлял отвоеванными государствами не так хорошо, как Цезарь Борджиа, поскольку был слишком увлечен войной, чтобы быть хорошим администратором; но его завоевания были прочными, и папские государства отныне оставались верными Церкви, пока революция 1870 года не положила конец временной власти пап. Юлий грешил, как Венеция, Лодовико, Александр, призывая в Италию иностранные армии; но ему удалось лучше, чем его предшественникам и преемникам, освободить Италию от этих сил, когда они отслужили свой век. Возможно, спасая Италию, он ослабил ее и приучил «варваров» к тому, что они могут вести свои распри на солнечных равнинах Ломбардии. В его величии были элементы жестокости; напав на Феррару и захватив Пьяченцу и Парму, он был введен в заблуждение корыстью; он мечтал не только сохранить законные владения Церкви, но и сделать себя хозяином Европы, диктатором королей. Гиччардини осуждал его за то, что он «принес империю Апостольскому престолу оружием и пролитием христианской крови, вместо того чтобы потрудиться подать пример святой жизни»;16 Но вряд ли можно было ожидать от Юлия на его месте и в его возрасте, что он оставит папские государства Венеции и другим нападающим и рискнет выживанием Церкви на чисто духовных основаниях, когда весь мир вокруг него не признавал никаких прав, кроме тех, которые вооружались силой. Он был тем, кем должен был быть в обстоятельствах и атмосфере своего времени; и его время простило его.

II. РИМСКАЯ АРХИТЕКТУРА: 1492–1513 ГГ

Самой долговечной частью его деятельности стало покровительство искусству. При нем Ренессанс перенес свою столицу из Флоренции в Рим, и там достиг своего зенита в искусстве, как при Льве X он достигнет своего пика в литературе и учености. Юлий не очень любил литературу: она была слишком тихой и женственной для его темперамента; но монументальное в искусстве вполне соответствовало его натуре и жизни. Поэтому он подчинил все другие искусства архитектуре и оставил новый собор Святого Петра как показатель своего духа и символ Церкви, чью светскую власть он спас. То, что он финансировал Браманте, Микеланджело, Рафаэля и сотню других, а также дюжину войн и оставил в папской казне 700 000 флоринов, — одно из чудес истории и одна из причин Реформации.

Ни один другой человек не привозил в Рим столько художников. Именно он, например, пригласил Гийома де Марсильята из Франции для создания прекрасных витражей в Санта-Мария-дель-Пополо. Для его обширных концепций было характерно, что он попытался примирить христианство и язычество в искусстве, как это сделал Николай V в письмах; ведь что такое станцы Рафаэля, как не выверенная гармония классической мифологии и философии, древнееврейского богословия и поэзии, христианских чувств и веры? И что может лучше представить союз языческого и христианского искусства и чувства, чем портик и купол, внутренние колонны, статуи, картины и гробницы собора Святого Петра? Прелаты и вельможи, банкиры и купцы, толпами хлынувшие в обогатившийся Рим, последовали примеру Папы и построили дворцы с почти имперским великолепием, пышно соперничая друг с другом. Сквозь хаос средневекового города или из него были прорублены широкие проспекты, открыты сотни новых улиц, одна из которых до сих пор носит имя великого Папы. Древний Рим восстал из руин и снова стал домом Цезаря.

Если не считать собора Святого Петра, это был век дворцов, а не церквей. Экстерьеры были однообразны и просты: обширный прямоугольный фасад из кирпича, камня или лепнины, портал из камня, обычно вырезанный в каком-нибудь декоративном орнаменте; на каждом этаже равномерные ряды окон, увенчанные треугольными или эллиптическими фронтонами; и почти всегда венчающий карниз, элегантная конфигурация которого была особым испытанием и заботой архитектора. За этим непритязательным фасадом миллионеры скрывали роскошь орнамента и показухи, редко открывавшуюся завистливому глазу обывателей: центральный колодец, обычно окруженный или разделенный широкой