Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

Через несколько верст, свиньи стали так обычны и так фамильярны, что кучер был вынужден поднимать их с середины дороги ударом кнута. К такому квартированию они питают слабость, несомненно, по причине гравия, менее мягкого, но более теплого, чем лесной мох. Без меры предосторожности, предпринимаемой кучером, мы могли бы, очевидно, раздавить одного из этих сибаритов.

После станции Кутяткино, последней перед Санкт-Петербургом, дорога раздваивается. Та, что направо, ведет в Выборг; та, что налево ― в Санкт-Петербург.[178]

Вскоре мы пересекли Большую Невку по монументальному мосту, который построил в 1811 году наш компатриот Бетанкур, проследовали Аптекарским островом, оставили позади маленькую речку Карповку и через Петербургский остров въехали во вторую столицу всея Руси.

С прибытием на виллу Безбородко мы застали ее охваченной революцией. Графиня, очень хорошая наездница и очень хороший кучер, выезжала все эти дни либо верхом, либо в тильбюри. В день нашего возвращения она выехала в тильбюри в сопровождении одной из подруг. На довольно крутом спуске она увидела перед собой корову, что улеглась посреди дороги и наслаждалась теплым гравием с негой, равной блаженству свиней Магры [Мегре].

Менее нас осведомленная о нравах четвероногих, она подумала, что корова поднимется с приближением экипажа; ничего этого корова не сделала; графиня натянула правую вожжу, чтобы объехать зад животного, и сделала это с той же ловкостью, с какой участники олимпийских игр огибают spina (лат.) ― терновый куст. Но чего графиня не заметила, было то, что вместо того, чтобы подвернуть к себе, корова сладострастно и во всей красе вытянула хвост поперек дороги. Колесо тильбюри наехало на коровий хвост. Та, ощутив поражение, нанесенное ее приложению, вскочила, исторгнув ужасный рев; лошадь испугалась, понесла и, несмотря на всю сноровку жокея, опрокинула графиню и ее спутницу в канаву.

К счастью, обе дамы выбрались из нее, получив несколько царапин; как хорошо, что, после 10-дневного отсутствия, мы провели последнюю ночь в Санкт-Петербурге, как прежде ― в пении и музыке до четырех часов утра.

Свою 55 годовщину я отметил между Валаамом и Сердоболем.

Москва

На следующий день, 3-го августа, в восемь часов утра мы сели в московский поезд и покинули Санкт-Петербург.

Русские железные дороги довольно плохо организованы, однако, имеют преимущество перед нашими, это ― ватерклозеты, устроенные в определенном месте.

От Санкт-Петербурга до Москвы 800 верст (200 лье). На них уходит 26 часов езды, тогда как, чтобы добраться от Парижа до Марселя, требуется 18. На восемь часов меньше и на 20 лье больше; этого маленького расчета достаточно, надеюсь, чтобы констатировать преимущество наших железных дорог перед русскими. Медленность в продвижении тем более неприятна, что дорога от Санкт-Петербурга до Москвы ― то долгая степь, то нескончаемый лес, и ни малейшего холма, который придал бы ей живописный вид. Единственное, что явилось нас развеять, был один из тех ужасающих пожаров, которые пожирают целые лье лесов.

Мы услышали вдруг, что наша машина гудит изо всех сил своей железной груди, затем движение, очень осторожное до тех пор, ускорилось до такой степени, что можно было подумать, будто машина взбесилась; вслед за этим мы ощутили сильный жар; и вот на всем пространстве, какое удалось охватить взором, увидели пламя справа и слева.

Пересекали самый центр пожара. Зрелище было тем более великолепно, что наступала ночь, а поскольку поезд шел так скоро, мы ничего не упустили из величия спектакля. Только если декорация была прекрасной, то зал был жарким, и несколько вентиляторов не были бы бесполезными. Уверен, что воздух накалился, несмотря на быстроту следования, до 60 градусов. Мы должны были проехать таким образом 8-10 верст, по меньшей мере, за 6-8 минут.

Я знакомился с гарью, не пришлось бы возобновить это знакомство через несколько дней, так как, возможно, в искусстве несгораемости ее разнесет далеко. В этих обстоятельствах я принял положенные мне градусы и приобрел право войти в ад без нового экзамена.

Мы миновали станцию Вышний Волочек, что на полпути между Москвой и Санкт-Петербургом; она имеет ту особенность, что является местом встречи воров и скупщиков краденого двух столиц. Когда значительная кража совершена в Санкт-Петербурге, вор тут же едет в Вышний Волочек, где находит покупателя из Москвы. Когда важная кража совершена в Москве, вор поступает так же, находит на той же станции скупщика краденого из Санкт-Петербурга, и круг замыкается.

На следующий день в 10 часов утра мы прибыли в Москву. Женни, предупрежденная телеграфной депешей, прислала за нами Дидье Деланжа, доверенное лицо Нарышкина, с коляской; он ожидал нас в здании вокзала.

Коляской управлял элегантный русский кучер в маленькой шляпе с павлиньим пером и завернутыми полями, в черном рединготе, застегнутом сверху донизу, в шелковой рубахе, в панталонах с напуском, заправленных в большие сапоги, и с восточным поясом.

На этот раз мы были в самой, что ни на есть, коренной России, то есть в настоящей, а не фальшивой России, как Санкт-Петербург.

Москва, после Константинополя, ― самый большой город, или, лучше сказать, ― самая большая деревня Европы; ибо Москва с ее парками, бараками, озерами, садами, огородами, съедобными воронами[179], курами, ее хищными птицами, планирующими над домами, скорей всего, ― огромная деревня, нежели большой город. Черта города измеряется десятью французскими лье; площадь ― 16 120 800 квадратных туаз[180].

Все то, что говорят об основании Москвы князем Олегом, вымысел. Ее достоверное начало датируется XII веком. В 1147 году Юрий Долгорукий[181], сын Владимира Мономаха, имел резиденцию в Киеве, первой столице русских сюзеренов. Доверил Владимирское и Суздальское княжества сыну Андрею, прозванному Боголюбским[182], и пожелал пойти во Владимир, чтобы туда его водворить. На его пути находилась Москва, малозначащая река, но лежащая среди очаровательных холмов. Он переправился через нее, поднялся на один из холмов и с удовольствием осмотрел оттуда местность.

Этот холм ― то самое место, где построен Кремль.

Этот холм и окрестные равнины были собственностью некого Этьенна Кучко, сына Иванова [боярина Стефана Ивановича Кучки]. Конечно, восхищение великого князя его владением инстинктивно не понравилось Этьенну; он отказался воздать почести великому князю, на которые тот, как полагал, имел право. Поэтому великий князь Юрий, гордость которого была уязвлена, велел схватить Кучко и бросить его в пруд, где он утонул. Неожиданный поворот дела поверг семью покойного в такую печаль, что Юрий, тронутый ею, отправил сыновей и дочь, оставшихся без отца, к Андрею, поручая их его заботам, и продолжил свой путь во Владимир. Улита, так звали дочь Кучко, была красива; великий князь женил на ней своего сына; затем, посетив княжества, повернул назад, в Киев. Возвращался той же дорогой. Снова ехал берегом реки Москвы, снова забрался на полюбившийся холм и приказал на нем строить город.