Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

Свернувшись калачиком от изнеможения, она обхватила ноги руками и попыталась распутать нити истории, чтобы в ней был хоть какой-то смысл. Сапанибал не знала, что случилось с Софонисбой. В последний миг она увидела, как ее сестра упала на колени перед Масиниссой. Он с мрачной усметкой выслушивал ее объяснения... Но что было дальше? Они с Имилце не могли задерживаться в городе. Массилиоты вклинились в толпу, колотя людей по головами и поднятым рукам. Они поднимали горожан на ноги и формировали группы по шесть человек в каждом ряду. В любой момент они могли заметить убегавших женщин. Ей потребовались все силы, чтобы довести Имилце до башни, в которой имелась потайная дверь. Софонисба приняла свое решение. Им пришлось сделать то же самое.

А Ганнон? Что с ее братом? Масинисса сказал, что он сгорел в огне. Сапанибал посчитала его лжецом. Однако само присутствие массилиотов в Цирте доказывало, что он говорил правду. Она не могла представить себе, что с африканской армией сделали римляне, но, наверное, это было нечто ужасное. Ганнон, полный добрых надежд, остался в лагере, чтобы провести ритуал очищения перед встречей делегаций. С момента расставания прошло несколько дней. Сапанибал вдруг вспомнила, каким он был оживленным. Брат стоял перед ней в оранжевых латах. Бронзовые пластины ложились друг на друга, словно чешуя какой-то хищной рыбы. Он держал шлем под локтем и смотрел на нее с мрачной серьезностью, которая служила ему безмолвной формой речи.

— Так чего ты хочешь? — спросила она. — Мира или войны?

— Давай молиться, чтобы это был мир, — ответил он. — Мы все уже устали от войны.

Сапанибал кивнула головой. Она надеялась, что римляне тоже чувствуют подобную усталость. Но, поскольку они были более воинственным народом, она не слишком верила в исполнение желаний Ганнона.

— По крайней мере, ты создал себе сильную позицию, — сказала она. — У тебя появился могущественный африканский брат.

Ганнон закрыл сначала один глаз, затем другой. Когда он открыл их в том же порядке, она почувствовала его печаль.

— Сапанибал, я очень огорчен этой сделкой. Союз с Сифаксом нужен нам только до той поры, пока война не закончится. И тогда, даю тебе мое слово, я лично освобожу ее — если она того захочет.

— Почему ты даешь свои обещания мне, а не Софонисбе?

— Просто передай ей мои слова. Мне трудно смотреть ей в глаза. Она не произнесла ни единой жалобы. Но ее молчание делает их брак еще большим преступлением.

Сапанибал удивилась тому, что он сказал вслед за этим. Слова Ганнона не вязались с ее представлением о нем — с образом грозного воина, готового помчаться на врага. По-прежнему сохраняя дистанцию, прямой, как столб, и хмурый, словно туча, он признался ей, что с самого детства боялся Ганнибала — боялся и завидовал ему. Ганнибал превратил его жизнь в никчемное и жалкое существование уже одним тем фактом, что он был одаренным полководцем, столь любимым всеми, кто видел красоту его военных кампаний. Однако недавно величие брата перестало волновать Ганнона. Он понял, что все они были рождены лишь для того, чтобы оставаться самими собой — не стремиться к подражанию другим людям, не равняться с ними умом и силами, но быть весомыми для мира по шкале, пригодной для каждого из них. И Ганнон верил, что если ему удастся навязать консулу мирный договор на уже согласованных условиях, он достигнет чего-то значительного для себя.

— Пусть Ганнибал воюет лучше всех, — сказал ей брат. — Но, возможно, Ганнон нашел в себе дар миротворца.

Вот на что он надеялся. Вот что он чувствовал. Как несправедливо, что мужчина, стремившийся к такой великой цели, погиб и не осуществил своей мечты. Он ушел в царство мертвых, и ей нечего было привезти домой как памятный знак для их матери. У нее ничего не осталось от Ганнона — ни медальона, снятого с шеи, ни локона, ни кольца, принадлежавшего ему.

Когда Сапанибал наконец подняла голову — с пепельным лицом, со впавшими щеками и еще дрожавшими губами — она увидела Имилце, которая сидела рядом с ней. Жена Ганнибала подтянула ноги к груди, прижала их к себе и опустила подбородок на колено. Сапанибал ничего не сказала, но эта близость наполнила ее благодарностью. Ей было приятно знать, что Имилце находилась рядом — что она не оставила ее одну в жестоком мире.

Отплыв от Цирты, корабль не стал продолжать путешествие. Вскоре судно свернуло к берегу и причалило к докам рыбацкой деревушки. Весь вечер команда сдирала с бортов отличительные знаки. Флаги Карфагена и штандарт со львами Баркидов были заперты в сундуки. Смешав воду с экскрементами, моряки забрызгали ею парус, чтобы он не привлекал внимания своей белизной. Они выковыряли золотые глаза Яма с носовой фигуры корабля и поскоблили баграми грозное лицо статуи, придав ему старый и обшарпанный вид. Затем капитан велел разместить рыбацкие сети в самых видных местах палубы.

Темной ночью они подняли якорь и двинулись дальше. Им приходилось плыть медленно, поскольку берег был окружен опасными мелями. Но когда судно достигло места высадки римских войск, ситуация изменилась. В предрассветном свете они увидели целый флот кораблей, вытащенный на мелководье у берега. Их было несколько сотен. Ик ним шло пополнение. Капитан хотел пройти мимо них на приспущенном парусе. Однако, заметив несколько кораблей, приближавшихся с севера, он велел поставить полный парус и мчаться по ветру на максимальной скорости. К счастью, боги благоволили бегству. На них никто не обратил внимания или, по крайней мере, не проявил к ним интереса.

Чуть позже они встретили римскую квинкверему, которая под небольшим углом направлялась к берегу. Они разминулись на расстояние крика. Боевой корабль был в четыре раза длиннее их судна. Более трехсот весел, расположенных в три ряда, скользили по воде, поднимались в воздух и с всплеском погружались в волны. Их размеренный темп поддерживался боем барабана, который, несмотря на расстояние, вызывал у Сапанибал головную боль. По сравнению с квинкверемой их судно выглядело карликом. Киль боевого корабля создавал за кормой два пенящихся завитка. Массивный корпус плавно поднимался вверх и погружался вниз. Длинный стальной шип на носу раз за разом взламывал поверхность волн, словно голова сердитого кита. Если бы он протаранил их, то разломал бы судно на куски, после чего корабль прошел бы над ними без потери скорости. Но римляне не стали поворачивать. Квинкверема продолжала двигаться к берегу.