Рокоссовский - Борис Соколов

Командир полка, лично расстреливающий сотни пленных, — несомненно, поэтическое преувеличение. Даже профессиональные ежовско-бериевские палачи, набившие, что называется, руку в своем ремесле, ежедневно расстреливали от силы несколько десятков. Например, 14,7 тысячи польских офицеров в 1940 году расстреливали на протяжении примерно 45 дней в трех местах, так что на каждый пункт расстрела в среднем в день приходилось немногим менее 100 человек — и это притом что в каждом пункте было по несколько исполнителей. Но действительно, все приказы о том, чтобы не расстреливать пленных, в Красной армии оставались пустым звуком, поскольку никто и никогда за расстрел пленных наказан не был.

Солженицын в поэме «Прусские ночи», ставшей позднее главой повести в стихах «Дороженька», описал картины эпически-безумного грабежа:

Кто-то выбил дверь в GasthausИ оттуда прет рояль.В дверь не лезет. И с восторгомБьет лопатой по струнам:«Ах ты, утварь! Значит, намНе достанешься, бойцам? —Не оставлю военторгу,Интендантам и штабам!»

Дальше автор описывает расстрел молодой немки, чувствуя за него и свою вину:

Оглянулась —Поняла! —Завизжала, в снег упалаИ комочком замерла,Как зверок недвижный, желтый…Автомат еще не щелкалМиг, другой.Я — зачем махнул рукой?!Боже мой!«Машина, стой!Эй, ребята!..»Автоматы — очередь. И — по местам…

Только 20 апреля 1945 года была издана директива Ставки Верховного главнокомандования «Об изменении отношения к немецким военнопленным и гражданскому населению». Она была адресована командующим 1-ым Белорусским и 1-ым Украинским фронтами, но фактически стала руководством к действию на всех фронтах. Эта директива гласила:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Потребуйте изменить отношение к немцам как к военнопленным, так и к гражданским. Обращаться с немцами лучше. Жесткое обращение с немцами вызывает у них боязнь и заставляет их упорно сопротивляться, не сдаваясь в плен. Гражданское население, опасаясь мести, организуется в банды. Такое положение нам невыгодно. Более гуманное отношение к немцам облегчит нам ведение боевых действий на их территории и, несомненно, снизит упорство немцев в обороне.

2. В районах Германии к западу от линии устье реки Одер, Фюрстенберг, далее река Нейсе (западнее) создавать немецкие администрации, а в городах ставить бургомистров — немцев. Рядовых членов национал-социалистической партии, если они лояльно относятся к Красной Армии, не трогать, а задерживать только лидеров, если они не успели удрать.

3. Улучшение отношения к немцам не должно приводить к снижению бдительности и панибратству с немцами».

Показательно, что данная директива касалась только той территории, которую после завершения войны предполагалось оставить в составе Германии. Получалось, что в Восточной и Западной Пруссии и в Померании, где действовали войска 2-го и 3-го Белорусского фронтов, можно было по-прежнему творить насилия в отношении мирного населения — побуждая их тем самым поскорее «очистить» территории, отходившие к Советскому Союзу и Польше.

Рокоссовский конечно же не мог совладать со стихией насилия, захлестнувшей советские войска в Европе. Но с ней не мог совладать и любой другой командующий фронтом или командарм. Это были неизбежные последствия «войны на истребление», которую вели на советско-германском фронте обе стороны. Маршал наверняка тяжело переживал то, что ему довелось увидеть в Германии в 1945-м, но он никогда не делился увиденным ни с кем из родных или друзей. Действовала очень жесткая цензура памяти.

Глава тринадцатая

СНОВА В ПОЛЬШЕ

После капитуляции Германии Сталин доверил Рокоссовскому командовать Парадом Победы. Принимал парад маршал Жуков. Этот вопрос решался на встречах Сталина с командующими фронтами 23 и 25 мая. А между этими встречами был торжественный прием 24 мая в Кремле в честь командующих войсками Красной армии, на котором Сталин произнес свой знаменитый тост о русском народе. Там было и много других интересных тостов — всего сорок один. В качестве тамады выступал Молотов. Когда дошла очередь до командующих фронтами, первый тост он предложил за Жукова, которого назвал «освободителем Варшавы», отметив его роль в обороне Москвы и Ленинграда. И под аплодисменты добавил: «Все помнят, что под руководством маршала Жукова наши войска вошли победителями в Берлин. За здоровье маршала Жукова!» Далее последовал тост Сталина: «Долой гитлеровский Берлин! Да здравствует Берлин жуковский!»

Наверное, Рокоссовскому было слышать эти здравицы немного обидно — ведь по справедливости ему во главе 1-го Белорусского фронта надо было бы освобождать Варшаву и брать Берлин. Вторым из командующих фронтами тоста удостоился Конев. Молотов отметил, что Конев «громил немцев на Украине», «освободил своими войсками чехословацкую столицу Прагу», подчеркнул, что «его войска вместе с войсками маршала Жукова брали Берлин».

Третий тост прозвучал за Рокоссовского. Молотов сказал: «Я поднимаю тост за маршала Рокоссовского, командующего 2-м Белорусским фронтом, которого мы знаем по битвам под Сталинградом, сделавшим исторический поворот в нашей войне, который освободил от немецких фашистов Данциг и взял город Штеттин — один из крупнейших городов Северной Германии».

А вот как звучал ставший знаменитым заключительный сталинский тост в стенограмме, а не в газетном отчете:

«Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост.

Я, как представитель нашего Советского правительства, хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа. (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики „ура“.)

Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне и раньше заслужил звание, если хотите, руководящей силы нашего Советского Союза среди всех народов нашей страны.

Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется здравый смысл, общеполитический здравый смысл и терпение.

У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 гг., когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Какой-нибудь другой народ мог сказать: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Это могло случиться, имейте в виду.