Хроники Артура - Бернард Корнуэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Просто гоните их прочь! – кричал он. – Гоните их прочь!
Всадники, разбившись на небольшие группы, быстро рассеяли врага.
Мои люди могли теперь отдохнуть. Исса по-прежнему сидел на всклокоченной женщине, Эахерн искал отрубленный наконечник. Двое из бойцов первого ряда получили серьезные раны, одному во втором ряду сломали челюсть, но в остальном все были целы, в то время как вокруг громоздились двадцать три трупа и десятка три тяжелораненых. Кадока, живого, хоть и шалого после удара копьем, мы связали по рукам и ногам, а потом, несмотря на приказ Артура относиться к противнику уважительно, остригли ему волосы и бороду. Он плевался и ругался, но мы заткнули ему рот клочьями сальной бороды и повели его обратно в деревню.
Здесь я и обнаружил Лигессака. Он не сбежал, а просто дожидался возле алтаря в церкви. Теперь это был старик, седой и тощий; он не противился, даже когда мы отрезали ему бороду, а сплетенную из нее веревку накинули на шею. Казалось, он даже рад увидеть меня через столько лет.
– Я сказал, что им не победить Дерфеля Кадарна, – проговорил Лигессак.
– Они знали, что мы приедем? – спросил я.
– По меньшей мере за неделю. – Он протянул руки, чтобы Исса смог замотать веревкой его запястья. – Мы с нетерпением ждали вашего прихода. Надеялись избавить Британию от Артура.
– Зачем?
– Потому что Артур – враг христиан.
– Неправда, – горько возразил я.
– Где тебе понять! – воскликнул Лигессак. – Мы готовим Британию к пришествию Христа и должны истребить язычество! – Последнюю фразу он произнес дерзко, с вызовом, затем пожал плечами и улыбнулся. – Но я сказал им, что Артура с Дерфелем не убьешь. Так и сказал Кадоку. – Он встал и вслед за Иссой вышел из церкви, а в дверях обернулся ко мне. – Я умру сейчас?
– В Думнонии, – отвечал я.
Он пожал плечами.
– Я увижу Господа лицом к лицу, так чего страшиться?
Я вслед за ним вышел наружу. Артур вытащил епископу кляп изо рта, и теперь Кадок бранился на чем свет стоит. Я пощекотал Хьюэлбейном его обритый подбородок.
– Он знал о нашем приезде, – сказал я Артуру, – и собирался нас убить.
– Ему это не удалось. – Артур резко дернул головой, уворачиваясь от епископского плевка. – Убери меч.
– Ты не хочешь, чтобы я его убил?
– Пусть живет здесь, а не на небе, – отвечал Артур. – Это и будет его наказание.
Мы забрали Лигессака и отправились домой, не особо задумываясь о его недавних словах. Лигессак сказал, что они знали о нашем приезде за неделю, однако неделю назад мы были в Думнонии, не в Повисе, и, значит, кто-то отправил сюда гонца. Засада была продумана заранее. Впрочем, нам не пришло в голову связать кого-то в Думнонии с кровавой бойней в диких горах; мы списали все на христианский фанатизм, не на предательство.
Сейчас, разумеется, христиане рассказывают совершенно другую историю: будто бы Артур напал на обитель Кадока, обесчестил женщин, убил мужчин, похитил сокровища. Однако я не видел, чтобы хоть одну женщину обесчестили, убивали мы только тех, кто на нас напал, а никаких сокровищ в обители не было, и даже если в и были, Артур не разрешил бы их взять. Близилось время, когда Артуру предстояло пролить много невинной крови, но не христианской, а языческой; тем не менее христиане считали его своим врагом, и история с Кадоком только подлила масла в огонь. Кадока еще при жизни объявили святым, Артура примерно тогда же стали называть врагом Божьим. Злая кличка прилипла к нему до конца дней.
Разумеется, дело было не в том, что он раскроил головы нескольким христианам в обители Кадока; Артура ненавидели за терпимость к язычеству в пору его правления Думнонией. Обиженным христианам не приходило в голову, что Артур – язычник и терпит их веру. Их возмущало, что он мог уничтожить, но не уничтожил язычество. За этот грех его объявили врагом Божьим. Разумеется, вспоминали ему и то, что он отменил Утеров указ об освобождении церкви от налогов.
Не все христиане его ненавидели. По меньшей мере двадцать копейщиков из числа сражавшихся вместе с нами в тот день были христиане. Галахад любил Артура, и многие другие тоже, например, епископ Эмрис, всегда поддерживавший его в совете. Увы, в беспокойные годы на исходе пятисотлетия от рождения Христа церковь не желала слушать тихих достойных людей; она слушала фанатиков, кричавших, что к пришествию их бога мир надо очистить от язычников. Сейчас я, разумеется, знаю, что вера Христова – единственная истинная и никакие другие религии не могут существовать в свете ее правды, но тогда меня удивляло, да и сейчас удивляет, что Артура, справедливейшего из правителей, объявили врагом Божьим.
Итак, мы обеспечили Кадока головной болью, накинули Лигессаку на шею петлю, сплетенную из его собственных волос, и отбыли восвояси.
* * *Мы с Артуром расстались у каменного креста на въезде в долину. Он должен был доставить Лигессака в Думнонию, а я решил отправиться вглубь Силурии на поиски матери. С собою я взял Иссу и еще четверых копейщиков; остальные мои воины присоединились к Артуру.
Мы шестеро обогнули долину Кадока, где побитые, окровавленные христиане возносили молитвы над убитыми, потом двинулись через голые холмы и дальше узкими зелеными долинами к устью Северна. Я не знал, где живет Эрке, но рассудил, что найти ее будет несложно. Танабурс, друид, убитый мною в Лугг Вейле, наложил на нее страшное заклятие. Уж конечно, многие должны были слышать о саксонке, которую проклял друид. Так и оказалось.
Я нашел ее в крохотной деревушке, где мужчины ловили рыбу, а женщины варили соль. Селяне испуганно шарахались от незнакомых щитов, но я заглянул в одну из лачуг, и ребенок без страха указал мне домик саксонки на высоком обрывистом берегу. Собственно, это был даже не дом, а грубая хибара из выброшенного морем дерева, крытая соломой и водорослями. Перед нею горел огонь, над которым коптилась рыба; еще более едкий угольный дым плыл от костров у основания обрыва; здесь в больших сковородах выпаривался соляной раствор. Оставив копье и щит внизу, я поднялся по узкой тропинке и заглянул в хибарку. Из темноты на меня, оскалившись, зашипела кошка.
– Эрке? – позвал я. – Эрке?
Что-то заворочалось в темноте. Грузная темная фигура высунулась из-под груды тряпья и шкур.
Чего я ждал? Я не видел мать двадцать пять лет, с того дня, как воины Гундлеуса вырвали меня из ее рук и отдали Танабурсу для жертвоприношения в яме смерти. Эрке страшно кричала, потом ее угнали в новое рабство, в Силурию. Она считала меня погибшим, пока Танабурс не открыл ей, что я жив. Идя на юг по Силурии, я лихорадочно предвкушал объятия, слезы, прощение и счастье.
Вместо этого из-под одеял и шкур выползла, опасливо моргая, громадная женщина с давно уже не белокурыми, а грязно-сивыми волосами. Она была очень толста – целая гора дряблой старческой плоти, лицо круглое, как щит, глаза маленькие, злые и налитые кровью.
– Когда-то меня звали Эрке, – хрипло отвечала она.
Я попятился от запаха мочи и гнили. Женщина на четвереньках выбралась из лачуги и заморгала от солнца. Она была одета в лохмотья.
– Ты Эрке? – спросил я.
– Была когда-то. – Женщина зевнула, обнажив беззубые десны. – Давно. Теперь меня зовут Энна. – Она помолчала. – Безумная Энна, – горько добавила она, затем, вглядевшись в мой богатый наряд, спросила: – Кто ты, господин?
– Дерфель Кадарн, – отвечал я, – лорд Думнонии. – Имя ничего ей не сказало, и я добавил: – Я – твой сын.
Она никак не отозвалась на мои слова, только привалилась к ветхой хибарке, которая покосилась под ее весом. Женщина сунула руку под лохмотья и почесала грудь.
– Все мои сыновья умерли.
– Танабурс забрал меня, – напомнил я, – и бросил в яму смерти.
Казалось, мои слова для нее – пустой звук. Женщина лежала, привалясь к стене, огромное тело тяжело вздымалось от каждого натужного вдоха. Она гладила кошку и смотрела через залив, туда, где под низкими тучами чернел берег Думнонии.
– Когда-то у меня был сын, которого отдали богам в яме смерти, – сказала женщина наконец. – Вигга. Его звали Виг-га. Хорошенький мальчуган.
Вигга? Вигга! Имя было настолько грубое и безобразное, что я на несколько мгновений опешил, потом, давясь от отвращения к нему, выговорил:
– Я – Вигга. Меня назвали по-новому, когда вытащили из ямы.
Мы говорили на саксонском, которым я теперь владел лучше, чем моя мать, не слыхавшая его много лет.
– О нет, – сказала она, нахмурившись. По волосам ее ползла вошь. – Нет. Вигга был маленький мальчик. Совсем маленький. Мой первенец, и его у меня отняли.
– Я жив, мама, – проговорил я. Она притягивала меня и отталкивала; я жалел, что решил ее отыскать. – Я выжил в яме и помню тебя.