До самого рая - Ханья Янагихара

осмотрела свое отражение и поняла, что совсем не изменилась. Я была все той же: толстые ноги, жидкие волосы, маленькие глаза. Все во мне осталось прежним; я была точно такой, какой всегда себя представляла.

Я оделась, выключила свет и вернулась в спальню. И тут мне стало очень нехорошо, потому что муж прав – странно, что Дэвид вообще разговаривает со мной. Я, в отличие от него, никто.

Ты не никто, котенок, сказал бы дедушка. Ты моя внучка.

Но вот что еще более странно: мне было все равно, почему Дэвид решил стать моим другом. Я просто хотела, чтобы он оставался моим другом. И я подумала: не важно, что у него на уме, это ничего не изменит. А еще я поняла, что чем раньше лягу спать, тем скорее наступит воскресенье, а за ним понедельник и вторник, и с каждым прошедшим днем я буду все ближе к тому, чтобы увидеть его снова. И именно эта мысль заставила меня закрыть глаза и наконец заснуть.

Я уже давно не рассказывала, что происходило в лаборатории.

Дело в том, что дружба с Дэвидом поглотила все мое внимание и у меня почти не оставалось ни времени, ни желания подслушивать кандидатов. Кроме того, необходимость держаться незаметно отпала, потому что научные сотрудники начали обсуждать происходящее открыто, хотя и не должны были. Конечно, узнать подробности было нелегко – и в любом случае я мало что поняла бы, – но было похоже, что появился новый вирус и что, согласно прогнозам, он смертельно опасен. Больше я ничего не знала. То есть я знала, что вирус обнаружен где-то в Южной Америке и большинство ученых подозревают, что он распространяется воздушно-капельным путем и, вероятно, вызывает геморрагическую лихорадку, а также может передаваться через биологические жидкости. Это было хуже всего: мы были плохо подготовлены к борьбе с такими вирусами, потому что очень много средств выделялось на изучение респираторных заболеваний – именно их чаще всего пытались предотвратить. Но больше я ничего не знала, потому что ученые, как мне казалось, тоже больше ничего не знали: ни степени заразности нового вируса, ни длительности инкубационного периода, ни частоты смертельных исходов. Я даже сомневаюсь, что они знали, сколько людей уже погибло. Очень плохо, что все началось в Южной Америке, потому что Южная Америка всегда предоставляла очень мало информации об исследованиях и инфекциях на своей территории, а во время последней вспышки Пекину пришлось пригрозить им суровыми санкциями, чтобы заставить их сотрудничать.

Это может показаться удивительным, но, несмотря на происходящее, настроение в лаборатории было приподнятое. Ученым нравилось, что им есть на чем сосредоточиться, и первоначальное беспокойство сменилось азартным волнением. Для большинства молодых ученых это была первая серьезная задача; многие кандидаты были моими сверстниками и, как и я, почти не помнили событий 70-го, а после того, как запретили путешествия, болезней в целом стало меньше. Вслух все выражали надежду, что это единичный инцидент и его удастся быстро локализовать, но я слышала, как они потом шепчутся, а иногда видела, как они едва заметно улыбаются, и знала: это потому, что старшие коллеги всегда говорили им, что они избалованы, поскольку еще не сталкивались с пандемией как специалисты, но теперь-то у них есть шанс.

Я тоже не боялась, моя жизнь оставалась такой же, как и раньше. Лаборатории всегда будут нужны мизинчики, независимо от того, окажется новая инфекция чем-то серьезным или нет.

Но другая причина моего спокойствия заключалась в том, что у меня появился друг. Лет десять назад был принят закон, предписывающий людям регистрировать данные о своих друзьях в местном Центре, но его быстро отменили. Даже дедушка сказал, что это нелепая идея. “Я понимаю, что они хотят сделать, – сказал он, – но людям есть чем заняться, когда им разрешено иметь друзей, а следовательно, они доставляют меньше хлопот”. Теперь даже я могла убедиться, что это правда. Я поймала себя на том, что замечаю разные вещи, о которых мне хочется рассказать Дэвиду. Конечно, я бы никогда не стала ему рассказывать, что происходит в лаборатории, но иногда пыталась представить наш разговор на эту тему. Сначала это было трудно, потому что я не могла понять, как Дэвид рассуждает. Потом мне стало ясно, что чаще всего он говорит нечто противоположное тому, что сказал бы обычный человек. То есть если бы я сказала: “У нас в лаборатории все беспокоятся из-за нового вируса”, обычный человек спросил бы: “Он очень опасный?” Но Дэвид сказал бы что-нибудь другое, возможно, совсем другое, например: “А откуда ты знаешь, что они беспокоятся?” И тогда мне пришлось бы подумать, прежде чем отвечать: и действительно, откуда я знаю, что они беспокоятся? Так я как будто с ним разговаривала в те дни, когда мы не виделись.

Но некоторыми наблюдениями я все-таки могла с ним поделиться. Например, возвращаясь домой на шаттле, я видела, как одна из полицейских собак – а они обычно были тихие и дисциплинированные – подскочила и залаяла, виляя хвостом, когда перед ней пролетела бабочка. А когда Бэлль, та самая кандидатка, родила дочь, она разослала десятки коробок с печеньем с настоящим лимоном и сахаром во все лаборатории на нашем этаже, и каждому сотруднику досталось по одной штуке, даже мне. А еще я обнаружила мизинчика с двумя головами и шестью лапами. Раньше я бы приберегла эти новости, чтобы рассказать мужу за ужином. Но теперь я думала только о том, что скажет Дэвид, так что, даже наблюдая за чем-то, я все время представляла, каким будет его лицо, когда я ему все это расскажу.

В следующую субботу, когда мы встретились, было слишком жарко для прогулок – даже в охлаждающих костюмах.

– Знаешь что? – сказал Дэвид, пока мы медленно шли на запад. – Лучше пойти в Центр, где мы могли бы послушать концерт.

Я задумалась.

– Но тогда мы не сможем поговорить, – сказала я.

– Да, это правда, – ответил он. – Во время концерта не сможем. Но мы могли бы поговорить потом, на дорожке.

В Центре работали кондиционеры, и там можно было гулять по крытой круговой дорожке.

Я ничего на это не сказала, и он посмотрел на меня:

– Ты часто ходишь в Центр?

– Да, – ответила я, хотя это была неправда. Но я не хотела говорить правду – что я слишком боюсь заходить внутрь. – Мой дедушка считал, что я должна ходить туда чаще, что мне там понравится.

– Ты не в первый раз упоминаешь