Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

Дежуривший при КП врач заставил полковника снять брюки.

Громов усмехнулся и пошутил:

— Смешно получается. Взобрался командир бригады на гору, осмотрелся и снял штаны…

Врач сказал:

— Надо в госпиталь.

— К черту госпиталь! — взревел Громов. — Остановите кровь, затяните потуже!

— Но вы не сможете ходить.

— Это мое дело.

Врач перетянул ногу жгутом, рану забинтовал. Громов натянул брюки, встал, шагнул и тут же скривился от боли.

— Да, идти не могу, — спокойно заявил он. — Но меня понесут. — Подозвав ординарца, сказал: — Игнат, разыщи носилки и приведи четырех матросов, чтобы несли меня.

Собрав около себя офицеров, Громов обвел их просящим взглядом:

— Прошу вас, друзья, никому, особенно вышестоящему начальству, не говорите о моем ранении. Я должен быть в Севастополе. Сообщите моему заместителю по тылу, чтобы к утру разведал дорогу сюда для машины. И еще. Уже вечереет. Гоните на вершину поваров с ужином. Начальник оперативной части, свяжитесь с батальонами и узнайте, какие потери, и доложите мне. Я из строя не вышел, продолжаю командовать. Все понятно? Действуйте.

Опираясь на Глушецкого, он встал, внимательно посмотрел кругом и после некоторого раздумья показал рукой на пригорок, где находился полуразрушенный дот:

— КП пока будет там. Тяните туда связь.

Выбитые из всех укреплений внешнего и внутреннего обвода, а также из города, немецкие и румынские войска укрылись за земляной вал, прикрывающий мыс Херсонес. Здесь скопилось до семидесяти тысяч солдат и офицеров во главе с командующим армией генералом Бемэ.

Мыс Херсонес выдается далеко в море. Земляной вал, протянувшийся на шесть километров, был естественным рубежом. Это дало возможность гитлеровскому командованию организовать тут достаточно сильную оборону. Здесь оно сосредоточило огромное количество артиллерии, поставило на прямую наводку несколько сот зенитных орудий. Весь вал был окутан колючей проволокой.

С ходу такую оборону прорвать невозможно. Надо к этому подготовиться. На подготовку этой операции ушло два дня — 10 и 11 мая. Атака была назначена на 13 часов 30 минут 12 мая.

Днем 11 мая Глушецкий пришел к Громову со срочным сообщением.

Командир бригады находился в одноэтажном каменном домике. В одной комнате разместились начальник штаба и дежурный офицер, во второй Громов. Когда Глушецкий вошел к нему, тот лежал на кровати, устремив взгляд в потолок. Его мучила рана, но он крепился. Ординарец помогал допрыгать на одной ноге до юркого «виллиса», он садился рядом с шофером и ездил по батальонам. Из машины не вылезал, подзывая комбатов, выслушивал, давал указания — и все с прищуренными глазами, с легкой улыбкой на лице, чтобы не подумали, что ему не по себе. Но все знали, чего стоила ему эта улыбка.

— Извините, что беспокою, — сказал Глушецкий, — но я только с передовой и хотел бы сообщить вам…

— Слушаю тебя, — повернул к нему голову Громов. Он знал, что зря Глушецкий не будет его беспокоить.

— Наши наблюдатели заметили, что немцы устанавливают на переднем крае метательные аппараты и огнеметы. Опыт боев на Северном Кавказе говорит, что это верный признак подготовки к отходу.

Полковник несколько минут молчал, раздумывая. Конечно, гитлеровцам остается одно — драпать. А наша задача — не дать им удрать. Они устанавливают метательные аппараты, значит, под их прикрытием немцы пойдут к берегу грузиться на корабли. В их распоряжении вся ночь. За ночь они могут эвакуировать свои войска. Что же предпринять?

— Вот что, капитан, — поднимаясь и опуская ноги, нарушил молчание Громов. — Организуй поимку «языка». И не в полночь, а как только стемнеет. А я доложу в штаб армии.

— Поручить разведроте?

— Пусть действуют батальонные разведчики, а из разведроты пошли одно отделение.

Глушецкий козырнул, повернулся и шагнул к двери. Громов остановил его и уже другим тоном сказал:

— Николай, я по глазам вижу, что тебе хочется на Корабельную. Вчера я не мог отпустить тебя, сегодня тем более. Потерпи до завтрашнего вечера. Поедем вместе. А послезавтра напишу приказ о твоем отпуске.

— Спасибо, товарищ полковник, — произнес Глушецкий.

— А теперь иди.

Глушецкий вышел, постоял около дома, закурил. Вчера он обиделся на Громова. Была возможность съездить на машине в город, побывать на Корабельной стороне, узнать об отце. Но когда сказал об этом Громову, тот накричал на него, выгнал из комнаты. Почему? Этого Глушецкий не знал. Но, видимо, Громов понял, что был не прав. Конечно, полковнику не положено извиняться перед подчиненным офицером, но сказать добрые слова следовало, что он и сделал. Но как Громов узнал, что Николай хотел после освобождения Севастополя просить отпуск? Он не говорил об этом полковнику. Знал только Уральцев. Неужели он сказал Громову?

Бросив окурок, Глушецкий пошел звонить командирам батальонов, чтобы передать приказ Громова. Позвонив, направился в роту разведчиков.

Разведчики разместились поблизости от штаба, в небольшой балке, заросшей дубками. Здесь не было ни блиндажей, ни окопов. Разведчики постелили под зазеленевшими дубками плащ-палатки, на дубки повесили автоматы и вещевые мешки — это и было их жилище.

У Крошки жилье было покомфортабельнее. Между двух дубков немцы очистили площадку для минометов, а края загородили камнями. Разведчики натаскали на площадку веток от дубков, травы, принесли два снарядных ящика.

Глушецкий застал у командира роты Уральцева, который сидел на снарядном ящике и писал. Крошка лежал на ложе из веток и пускал вверх дым от трофейной сигареты. Вид у него был неказистый — все лицо забинтовано. Уже на вершине, когда он подползал к огневой точке, немец бросил в него гранату. Осколками ободрало кожу с носа и верхней губы. Врач первого батальона смазал нос и губы зеленкой и забинтовал так, что виднелись одни глаза и подбородок. Вчера Крошка весь день горевал: «Ну почему не в другое место ранило? Хотя бы в зад. Теперь весь портрет испорчен». Глушецкий напомнил Крошке, что в зад он уже был ранен, и это тоже не доставило ему удовольствия. Крошка согласился: «Это верно. Опять бы полковник позлословил. Но, понимаешь, появляться в штабе с такой физиономией тоже стыдно. А когда заживет, нос будет красным, как у алкоголика, и в шрамах. Любая девушка, увидя такую вывеску, отвернется. Невезучий же я». Глушецкий успокоил его как мог.

Увидев начальника разведотдела, Крошка встал и вопросительно посмотрел на него. Уральцев только кивнул головой и продолжал писать.

— Командир бригады приказал вечером, не ночью, а вечером добыть пленного. Будут действовать батальонные разведчики. Ты выдели на поиск группу из пяти — семи человек. Место для поиска подбери сам, — сказал Глушецкий.

— Что ж, подберу.

Крошка ушел собирать разведчиков. Глушецкий заговорил было с Уральцевым, но тот замахал на него руками:

— Не отвлекай, дай закончить статью.

Глушецкий лег на ложе Крошки и устало потянулся. В эти дни он не высыпался, а сегодня с утра ходил по батальонам, крепко устал. Поспать бы сейчас на этих веточках, но нельзя.

А впрочем, почему нельзя? Пока Крошка подбирает группу можно подремать вполглаза. Николай так и сделал — закрыв глаза и расслабил тело. И моментально заснул.

Проснулся от прикосновения руки Крошки.

— Группа для поиска готова, — доложил он.

— Ты что — дрыхнуть сюда пришел? — с грубоватой веселостью сказал Уральцев, ложась рядом с Николаем. — Ну и храпел же ты, как испорченная паровая машина.

Глушецкий приподнялся, смущенно произнес:

— Набегался я сегодня.

Сняв гимнастерку и тельняшку, он умылся по пояс, оделся и со вздохом облегчения произнес:

— Вот теперь вроде бы в норме. Что ж, командир роты, отправляй ребят на передний край. Сколько в группе человек?

— Семь.

— Вполне достаточно. Кто возглавит группу?

— Кондратюка назначим. Может, пообедаете у нас?

— Не откажусь, если угостите.

— Обед отличный, — похвалил Крошка. — Безмас превзошел себя. Где-то добыл трофейных консервов разных сортов — и рыбные, и мясные. Свежий лук привез и даже редиску. Обед завершит традиционный флотский компот. Опять же Безмас добыл сушеные фрукты.

— Ого, — удивился Глушецкий. — От такого обеда грех отказываться. Не правда ли, товарищ корреспондент?

— Безусловно, — подтвердил Уральцев.

К обеду пришел Семененко. У него был удрученный вид, лицо осунувшееся. Глушецкий знал причину этого.

В боях за высотку Семененко потерял половину взвода. Особенно он был огорчен смертью Тани. «Такая гарная сестренка была, — сокрушался он. — С Таней мы условились сходить на ту скалу под Херсонесом, где промаялись столько дней в июне сорок второго. Трохи не дождалась…» Вчера разведчики хоронили своих погибших товарищей на вершине около того места, где Гриднев водрузил флаг. Могилу усыпали полевыми цветами. Семененко упал на могилу и долго лежал, не поднимая головы, а когда поднял, то все увидели слезы на его лице. Глушецкий видел слезы у этого мужественного и грубоватого моряка первый раз, когда тот получил письмо после освобождения родного села, и второй раз — вчера.