Наталья Гончарова - Вадим Старк

Лето 1849 года для Натальи Николаевны оказалось насыщенным светскими успехами, которые невольно напоминали ей о давно прошедших временах. В письме от 21 августа она похвасталась мужу: «Тетка рассказала мне, что я произвела огромное впечатление на бывших у нее иностранцев. Итальянец Ригина провозгласил меня самою красивою из всего общества у Лаваль, что еще немного стоит; впрочем, я забываю, что там были две красивые особы — Барятинская и Бжинская».

Частые выезды в этот сезон не были так уж нужны самой Наталье Николаевне — она впервые вывозила старшую дочь Марию. В письме от 23 августа она пишет о том, как на вечере у графов Строгановых приняли ее с дочерью: «Мои предполагаемые успехи мне ничуть не льстят. Я выслушала по обыкновению массу комплиментов, никто не хотел верить, что Marie моя дочь. Слушая все это, я могла бы вообразить, что я одного с нею возраста». На этот вечер она надела новое платье из красной клетчатой материи: «Я была в только что сшитом клетчатом платье, которое ты подарил мне в прошлом году, на голове маленькая кружевная наколка с синими и оранжевыми лентами — подарок тетушки к именинам; черная кружевная мантилья».

Получив в одном из писем мужа ревнивые слова в ответ на ее рассказ об ухаживании какого-то француза, Наталья Николаевна уверяет его: «Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, всё только суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты — мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут».

Это письмо написано 10 сентября 1849 года, вскоре после того, как Наталье Николаевне исполнилось 37 лет. Совершенно очевидно, что в нем промелькнула тень другого происшествия, и Ланской должен был понять, что за словами о неведомом французе, оказывавшем знаки внимания его жене, скрыто воспоминание о Дантесе. Упоминание о возрасте конечно же возникло по невольной ассоциации, которую вызвало письмо Ланского: Наталья Николаевна достигла того возраста, в котором ушел из жизни Пушкин.

Летом 1849 года, когда Ланские были в длительной разлуке, они передавали свои чувства в письмах: «Благодарю тебя за заботы и любовь. Целой жизни, полной преданности и любви, не хватило бы, чтобы их оплатить. В самом деле, когда я иногда подумаю о том тяжелом бремени, что я принесла тебе в приданое, и что я никогда не слышала от тебя не только жалобы, но что ты хочешь в этом найти еще и счастье, — моя благодарность за такую самоотверженность еще больше возрастает, я могу только тобою восхищаться и тебя благодарить».

Возможно, Ланской хотел бы прочесть строки, в которых выражались бы более пылкие чувства. Но она объясняет: «Ко мне у тебя чувство, которое соответствует нашим летам; сохраняя оттенок любви, оно, однако, не является страстью, и именно поэтому это чувство более прочно, и мы закончим наши дни так, что эта связь не ослабнет».

Ко времени отсутствия Ланского в столице относятся заботы Натальи Николаевны совсем иного свойства. Она взялась хлопотать об арестованном по делу петрашевцев Исакове, сыне или родственнике петербургского книгопродавца Я. А. Исакова, в будущем издателя сочинений Пушкина. Она сообщает мужу о своих действиях, предпринятых по этому делу через братьев Дубельтов, сыновей начальника штаба корпуса жандармов: «Это некий молодой Исаков, замешанный в заговоре, который был открыт нынче летом. Мать его в совершенном отчаянии и хочет знать, сильно ли он скомпрометирован и держат ли его в крепости по обвинению в участии или для выяснения дела какого-нибудь другого лица. Орлов, к которому я обратилась, заверил меня, что он не должен быть среди очень скомпрометированных лиц, поскольку старый граф не помнит такой фамилии и она не значится в списке. Я передала это через г-жу Хрущеву матери, но она не успокоилась и меня попросила предпринять новые шаги. Так как Михаила сейчас нет, я принялась за Николая Дубельта, который явился по моей просьбе с большой поспешностью и обещал завтра принести ответ». На другой день, как пишет Наталья Николаевна, «дело молодого человека счастливо окончилось, он на свободе с сегодняшнего утра».

После свадьбы с Ланским материальное положение Натальи Николаевны значительно улучшилось, хотя она и лишилась назначенной Николаем I пенсии в пять тысяч рублей, выплачивавшейся до ее второго замужества. Дети же продолжали получать по полторы тысячи рублей. По-прежнему Наталья Николаевна имела ежегодно 2300 рублей процентов с капитала от издания собрания сочинений Пушкина. Ей также следовала доля с доходов от Полотняного Завода, но теперь она не так настойчиво осаждала просительными письмами братьев — старшего, Дмитрия Николаевича, а после его смерти в 1860 году — Ивана Николаевича, ставшего распорядителем семейного майората. Формально за ней числилась подмосковная вотчина, которая словесно была завещана ей покойной Екатериной Ивановной Загряжской, но реально, как мы помним, она управлялась теткой, графиней де Местр, вплоть до ее смерти. По завещанию, оставленному Софьей Ивановной, пожизненное пользование ее состоянием оставалось за ее мужем, а после его кончины отходило полностью, минуя детей Натальи Ивановны, другому ее племяннику, графу Сергею Григорьевичу Строганову. Он должен был выдать Наталье Николаевне давно обещанную ей подмосковную.

После смерти де Местра пришла пора исполнить волю Екатерины Ивановны, которую практически нарушила ее сестра. Граф Строганов, к полному недоумению Натальи Николаевны, потребовал от нее уплаты половины долгов покойной, хотя ему доставалась львиная доля наследства, в том числе Кариан, где родилась Наталья Николаевна. Она категорически отказалась от такого условия передачи ей положенного наследства, заявив, что скорее откажется от него, нежели пойдет на это. Между тем оказалось, что Софья Ивановна неправильно с юридической точки зрения изложила свою последнюю волю. Она написала в завещании, что отдает графу Строганову ту часть своего имения, которая досталась ей от отца; но почти всё, чем она владела, досталось ей от дяди и сестры. Братья Гончаровы, чтобы защитить права Натальи Николаевны, готовы были затеять судебный процесс, который, вероятнее всего, выиграли бы. Поняв это, граф Строганов пошел на мировую — предложил Наталье Николаевне сто тысяч рублей отступного, но только при условии уплаты половины долга по наследству. Наталья Николаевна долго сопротивлялась, но в конце концов склонилась на уговоры братьев. Ее муж внес требуемые графом Строгановым 50 тысяч рублей, но купчая на имение и 500 душ крестьян по настоянию Натальи Николаевны была совершена на его имя. С семейством Строгановых они прекратили с той поры всякие сношения.