Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2 - Елена Трегубова

Я: — На каком языке они спросили? На арабском? На иврите?

Гади Цабари: — На английском. И тут Давид Бергер (тот, единственный, который был со мной из «Маккаби») сказал на иврите: «Друзья, давайте нападем на них — нам нечего терять все равно!»

Я: — И террористы не поняли? Они не знали иврита?!

Гади Цабари: — Один из них, оказалось, знал иврит. Он моментально приставил мне Калаш вот так, к боку, и сказал: «Пошел вперед».

И меня первым вывели наружу. И все захваченные за мной. А потом — террористы. У Иосифа Романо — был порван мениск в колене — и поэтому он шел на костылях. И это мешало террористам двигаться быстро.

Я: — Господи… Он порвал мениск на этой олимпиаде? Во время соревнований, до теракта?

Гади Цабари: — Да, он был тяжелоатлет. Он поднимал тяжелый вес и порвал мениск. Но такая сила воли была, что он этот груз, несмотря на дикую боль, поднял! Он таки взял этот вес! Такой вес, какой он никогда в жизни до этого не поднимал! И из-за этого теперь мог передвигаться только на костылях.

И так я дошел до первого бокса. Террорист сказал мне: спускайся вниз. А там — мадригот, та самая лестница — в тоннель, по которому террористы туда пришли.

Думаю, у них был план: собрать всех пленных внизу на лестничной клетке, и что туда подъедет машина, чтобы забрать всех заложников.

И меня заставили спускаться — впереди всех пленных. А террористы оставались снаружи.

Я стал спускаться. И вдруг, там, внизу, я как раз и увидел этого самого террориста в маске. Этот террорист вообще не говорил. А общался со мной только с помощью оружия. Ткнул меня в живот автоматом.

Вот, смотри, рисую дальше: на этом шоссе, куда мы должны были спускаться, есть столбы, которые держат всю эту верхнюю конструкцию, всю эту пешеходную эстакаду.

Но они нас явно хотели всех собрать еще до выхода на шоссе, на лестничной клетке.

И когда я спустился до этого, в маске, внизу, и он приставил мне автомат, я просто оттолкнул от себя рукой ствол оружия и бросился бежать наружу, на улицу, по шоссе. Другие пленные шли за мной. Я был первым. И я отстранил от себя ствол оружия и вышел на улицу.

Я: — То есть, ты вышел ровно тем самым путем, которым вошли террористы?

Гади Цабари: — Абсолютно точно. Пойми, я не знал, есть ли там еще террористы снаружи на шоссе, ждет ли там кто-то у выхода. Это была лотерея. Это просто был мой шанс. Ты должна понять: я был без одежды, почти голый, я был в одних трусах — даже без туфель, без ничего, босой. Это было пять часов утра. И я побежал. Побежал зигзагами, между столбов, чтобы они меня не пристрелили. Потому что террористы открыли по мне огонь. Выпустили две или три автоматные очереди. А друзья мои уже не смогли выйти, потому что террорист, который стоял здесь, заблокировал собой выход, снаружи, и стрелял по мне.

Я: — Скажи мне, пока ты шел от третьего бокса к первому — ты уже понимал, что ты в смертельной опасности?

Гади Цабари: — Нет, совсем нет. Во-первых, террористов, которые меня захватили, я видел глаза в глаза. И это психологически сразу меняет ситуацию: если ты видишь человека глаза в глаза, ты не думаешь, что он в тебя будет сейчас стрелять. Пусть даже он и вооружен автоматом. И я только думал сам в себе одно: «Как я доехал на эту олимпиаду?! Как я боролся, чтобы попасть на эту олимпиаду! Этого просто не может быть, чтобы я попал сюда для того, чтобы меня захватили террористы!» Я был как во сне. Я не боялся ничего, у меня не было ощущения страха. Никакого такого ощущения. До той самой секунды, пока я не спустился по этой лестнице. И пока не увидел этого террориста с маской вместо лица. И тогда — я как будто получил удар в сердце. Физически. Я почувствовал себя очень плохо — физически — как будто мне — физически — воткнули нож в сердце. Видишь: было темно, этот проход, эта темная лестница. И до этого все террористы, там, наверху, были как будто бы нормальными людьми — с открытыми лицами, я видел их глаза. У тех, которых я видел до этого наверху, были лица. И вдруг я спустился — и он стоит в темноте в маске.

Я: — Ты в этот момент понял, что можешь погибнуть?

Гади Цабари: — Я проснулся! Ровно в этот момент я проснулся. Я его увидел — того, кто стоял внизу — в четырех ступеньках до конца лестницы. И эти четыре ступеньки я, как получил этот удар в сердце, я уже осознавал, где я нахожусь. И когда я спустился к нему — я ведь не планировал этого — я не знал заранее, кто там есть. Я не знал, кто снаружи есть. Но за эти четыре ступеньки, которые я должен был к нему пройти, я проснулся, я понял, что я должен что-то с собой сделать. И я даже не знал, что именно я должен сделать. И только когда я уже подошел вплотную к нему, я просто отстранил его оружие рукой. Отвел от себя. До этого момента — клянусь — я этого не планировал. И тут я почувствовал себя как взведенная пружина. И отвел оружие рукой. Я не думал, что я делаю. Чисто механически.

Я: — Ты понял, что если ты этого не сделаешь, то погибнешь?

Гади Цабари: — Ничего я не понял. Я делал это без плана. Без плана.

Я: — Где был Калашников? Куда он тебе его приставил?

Гади Цабари: — В живот. Вот сюда. Смотри! Вот так.

Я: — И ты мне хочешь сказать — что вообще не думал в этот момент, что он может тебе выстрелить в живот, как только ты дернешься?

Гади Цабари: — Говорю же тебе… Я не сильно верующий. Но я тебе точно говорю: я не делал этого спланированно. Я сделал это по наитию. Потому что нормальный человек на такое бы не решился. Потому что тут надо было брать шансы, решать: выходить — не выходить наружу. Вспомни: это еще почти ночь, раннее утро, я — почти еще сплю, совсем сонный. Я не силен против них, я не быстр, гол, бос — и безоружен. Но что-то в меня вдруг вошло! Говорю же тебе! За один миг как будто откуда-то извне — весь адреналин мира вошел в меня. И — если бы я начал думать, рассчитывать — я бы такого никогда не сделал. И я побежал.

Я: — Когда ты понял, что ты спасен?

Гади Цабари: — Метрах в семидесяти от выхода на шоссе оказался забор. И когда я до него добежал, петляя от пуль меж столбами, и перелез через него — я почувствовал, что я жив. Я перелез через забор, и через двадцать метров после этого забора оказался дом, и я туда зашел.

Я: — Что это за дом был?

Гади Цабари: — О! Это целая отдельная история — я тебе чуть позже расскажу. Для начала: меня там встретили люди, говорившие по-английски. Я сказал им: «Я — из Израиля. Я — борец. Я — с олимпиады. Меня — захватили палестинцы, и там, за забором, в плену остались мои друзья». Они не поверили мне. Они подумали я сумасшедший. В трусах прибежал к ним среди ночи. Они не хотели даже слушать меня! Потому что я был только что с постели, едва сам понимал, что произошло, и был очень возбужден, запыхался, говорил очень быстро. И по-английски я тогда говорил — честно говоря, не очень… Я и сейчас-то не очень… Секунд двадцать надо мной там все ржали. Потом я схватил одного человека, и сказал: пойдем со мной — я тебе покажу. И притащил его к забору и заорал на него: «Кен ю хир ми?!» Он сказал: «Да, да». Я спросил: «Ар ю щюр?!» Он еще раз ответил: «Слышу тебя». И тогда я начал еще раз говорить: «Я спортсмен, на олимпиаде, террористы-палестинцы ворвались ко мне в дом. У них в руках остались мои друзья!» А этот парень опять сказал: «Ладно, ладно, пойдем в дом». Они думали, что я ненормальный. Но все-таки вызвали полицию. На всякий случай. Чтобы хотя бы забрали этого сумасшедшего. В трусах.

Я: — Так что это все-таки был за дом?

Гади Цабари: — А это просто гениальная история! Оказывается, что там жила пресса, Си-Би-Эс. И они получили такой scoop, такой эксклюзив! Но не поняли, что у них в руках. Они вызвали полицию, но не поняли, что они могли бы получить информацию первыми. Через шестнадцать лет, когда какие-то журналисты брали у меня интервью, и спросили: «Ну, и куда ты побежал дальше, когда освободился и перемахнул через забор?» И я ответил: «В дом, где находилось «Эн-Би-Си». И тут они как на меня закричат: «Нет! Ты пришел в наш дом! Скажи «Си-Би-Эс», а не «Эн-Би-Си»! А для меня, как ты понимаешь, было абсолютно все равно: что «Эн-Би-Си», что «Си-Эн-Эн». Я их и сейчас-то путаю. И все эти годы я говорил то «Эн-Би-Си», то «Си-Эн-Эн» — как придется — потому что для меня было ну абсолютно безразлично, что за пресса там была. Они ведь все равно мне не поверили! А потом, через шестнадцать лет, когда я попал к тем же самым журналистам — они захотели рекламы! Это был их последний вопрос в интервью! Они специально его так подгадали, как эффектную концовку — потому что надеялись, что я им отличный пиар сделаю. А я сказал — «Эн-Би-Си» вместо «Си-Би-Эс». Все им испортил.

Я: — А когда ты привел этого парня журналиста к забору — неужели он не увидел или не услышал, что за забором стреляют?

Гади Цабари: — Забор был не на ровном месте. Его построили на маленькой горке. На возвышении. И если бы даже кто-то в этот момент еще раз выстрелил, то пули бы все равно попали в горку, журналист бы ничего не увидел.