Рассказы • Девяностые годы - Генри Лоусон

Когда Жан Робийяр увел жену, чтобы познакомить ее с одним французом-металлургом, недавно приехавшим в Калгурли, Салли встала и не спеша направилась к стоявшему в стороне дереву, у которого она договорилась встретиться с Моррисом, чтобы позавтракать вместе.

Она стояла под деревом, поджидая Морриса, когда мимо прошел Фриско с высокой красивой девушкой. Сердце Салли забилось, хотя Фриско стал для нее теперь почти чужим. Мистер де Морфэ, в белом костюме и дорогой панаме, казался таким же веселым и беспечно-самодовольным, как в те дни, когда он только что вернулся из своего путешествия. Салли слышала, что он едва не попал за решетку за свои связи с какой-то жульнической английской компанией, но это, по-видимому, нисколько на нем не отразилось. Глядя на него, трудно было поверить и тому, что он много денег потерял на бирже. Он держался так же уверенно и непринужденно, как всегда. Спутница Фриско оглянулась и стремительно направилась к Салли.

— Здравствуйте, миссис Гауг, — сказала она.

— Вайолет! — удивилась Салли. — Как вы сюда попали? Я думала, что вы в Мельбурне, учитесь пению.

— Она пела там в опере, — не без гордости заметил Фриско.

— В хоре, — пояснила Вайолет.

— Ах, как я рада! — воскликнула Салли, расцветая улыбкой и дивясь, почему Вайолет тоже не сияет от радости.

— Начало было неплохое, — хмуро сказала Вайолет. — Может быть, пошла бы и дальше. Но тут мама написала, что отец потерял все деньги, спекулируя на акциях, и снова ушел на разведку, а она хворает и не может без меня обойтись. Пришлось вернуться. Я теперь работаю в баре, в гостинице «Биржа».

— Да что вы, Вайолет! — Салли говорила впоследствии, что едва не расплакалась тогда от обиды за девушку.

— Быть может, мне еще представится когда-нибудь случай начать все сначала, — сказала Вайолет, и глаза ее потемнели от боли. — Но боюсь, что будет слишком поздно.

Фриско нетерпеливо прервал ее:

— Чепуха! Вы еще можете объехать весь мир. Пойдемте, не то мы пропустим следующую скачку. Извините нас, миссис Салли, но мы поставили на Теллура. Нужно подбодрить его на прямой.

— Я бы предпочла остаться здесь и побеседовать с миссис Гауг, если вы ничего не имеете против, мистер де Морфэ, — сказала Вайолет холодно, — зайдите за мной после скачек.

Фриско метнул на Салли насмешливый, вызывающий взгляд.

— Я, как всегда, бессилен против вас, мэм. Но не лишайте меня совсем общества моей очаровательной спутницы. — Он повернулся и направился на скаковой круг.

— Это было очень любезно со стороны мистера де Морфэ — пригласить меня на скачки, — сказала Вайолет. — Я получила разрешение у хозяина отлучиться на четыре часа, и мистер де Морфэ обещал отвезти меня обратно.

— Мистер де Морфэ всегда очень любезен с хорошенькими девушками, — заметила Салли. Впрочем, она чувствовала, что Вайолет не нуждается в предостережениях. Эта девушка слишком привыкла к лести и поклонению мужчин, чтобы придавать им какое-нибудь значение. Вайолет, как видно, по-прежнему была очень невысокого мнения о мужчинах и оставалась и теперь так же равнодушна к их ухаживаниям, как в ту пору, когда еще служила официанткой в трактире Джиотти.

— Я училась в Мельбурнской консерватории, — со сдержанным волнением рассказывала Вайолет. — Как это было чудесно, миссис Гауг! Моя учительница пения была довольна мной, потому что я очень старалась и много работала. Она обещала дать мне рекомендацию, когда я поеду за границу. Потом меня приняли хористкой в оперу. Там пели самые знаменитые иностранные певцы. Это было замечательное время! Я уже готовилась дублировать Марту в «Фаусте». И тут пришла телеграмма от мамы. «Тяжело больна. Возвращайся немедленно». Я знала, что она ждет ребенка и что отец опять все потерял и ушел на разведку. Что мне было делать? Я боялась, что мама умрет и ребятишки останутся совсем одни, без присмотра. О том, чтобы дать мне отпуск, в театре и слышать не хотели. Пришлось нарушить контракт.

«Больше можете к нам не являться, моя дорогая», — сказал мне режиссер. Но я знала, что если мама умрет, я себе этого никогда не прощу. Ей так тяжело жилось всегда, миссис Гауг, это ведь не шутка — рожать в ее годы.

Но когда я приехала домой, мама уже совсем оправилась. Ребенок умер, мне, в сущности, совсем незачем было приезжать — просто мама чувствовала себя очень одинокой и несчастной, и у нее не было денег. Она сказала мне, что мое место здесь, около нее, что я должна помогать ей, а я думаю только о себе, о своем пении и бросила на нее одну весь дом. Я очень сердилась на маму сначала, но теперь мне уже все равно. Она права, пожалуй. Так, видно, не бывает, чтобы делать то, к чему у тебя лежит душа. Делаешь то, что жизнь заставляет делать.

— Вайолет, дорогая, не говорите так! — утешала ее Салли. — Вы не должны терять надежды. Вы молоды…

— Нет, поздно начинать все сначала, — сказала Вайолет. — К тому же двери в мельбурнскую оперу закрыты для меня навсегда: я ведь нарушила контракт без всякого предупреждения. Да если бы даже они взяли меня обратно, я уже не могу уехать отсюда, маме и вправду не управиться одной с полдюжиной ребят, как бы она ни лезла из кожи вон. Нет, видно уж, придется мне торчать здесь и разливать пиво, и тогда все будут довольны. Так что ничего не поделаешь.

Фриско вернулся за Вайолет. Его лошадь пришла первой, и он ликовал.

— Пойдемте с нами, миссис Гауг, отпразднуем победу! — весело воскликнул он. — В баре есть шампанское, хотя, конечно, как всегда, теплое.

Салли отказалась: она обещала Моррису подождать его здесь; но она понимает, конечно, что не должна больше лишать мистера де Морфэ общества его очаровательной спутницы.

Эта молодая особа, удалявшаяся под руку с Фриско, держалась очень уверенно. Высокая, грациозная, в элегантном темно-голубом платье, под цвет ее глаз. Сцена научила ее этому самообладанию и непринужденности манер, подумала Салли. На Вайолет, по-видимому, не производило ни малейшего впечатления то, что ее сопровождает сам мистер де Морфэ, в то время как Фриско явно был в восторге от того, что с ним такая очаровательная дама.

Ничто не задевает ее души, думала Салли. Вайолет целиком ушла в свою мечту стать певицей. Это и спасало ее всегда — грязь, среди которой она жила, не липла к ней. А теперь она вынуждена снова вернуться к этой жизни; надежды ее разбиты. Удастся ли ей, схоронив свою мечту, остаться прежней?

Как могла мать Вайолет заставить ее вернуться за стойку приискового кабака, когда перед девушкой открывалось такое блестящее будущее? Нет, Вайолет уже не вырваться отсюда. Салли казалось, что над девушкой тяготеет рок. Жизнь прииска засосет ее, и она будет жить так, как живет вся эта собравшаяся на скачках, падкая до зрелищ толпа. Бедная Вайолет! Ведь душа ее не перестанет томиться по чему-то иному.

Посчастливится ли ей найти в жизни что-нибудь, что могло бы заменить ей радость творческого выражения своего «я»? В конце концов, она — дитя прииска. Она чувствует себя как дома в этой жаре и пыли, в обществе простых, грубых, нередко пьяных мужчин, — будь то рудокопы или управляющие рудниками. Сейчас она звезда прииска; но блеск этот так быстро может померкнуть. И Вайолет высохнет, одряхлеет, превратится в изнуренную нуждой и заботами женщину; или растолстеет, обрюзгнет, станет неряшливой, грязной… словом, будет такой же, как большинство женщин прииска, чье существование зависит от заработка их мужей, а тот, в свою очередь, зависит от золотых россыпей, рудников, колебания курса акций…

Ясное, прозрачно-голубое утро перешло в ослепительно яркий полдень, потом — когда день стал клониться к вечеру — начало парить. Лошади одна за другой проносились по пыльной скаковой дорожке, стремительный калейдоскоп красных, голубых, зеленых, желтых, оранжевых, пурпурных жокейских курток мелькал перед взором опьяненных азартом зрителей. Как быстро подходил к концу этот единственный праздничный день в унылой череде приисковых будней!

Перед последним заездом поднялся вихрь. Женщины, опасаясь дождя, просили мужей отвезти их домой, не дожидаясь конца скачек. Поток экипажей устремился обратно к городу. Но ливень настиг их в пути, настиг и толпу пешеходов, которая брела по дороге — рудокопов, старателей, их жен и ребятишек. Никто, впрочем, не роптал на ливень. Огорчались только те женщины — в том числе и Салли, — чьи новые платья были испорчены. Мужчины, которым удалось выиграть на скачках хотя бы несколько шиллингов, были довольны; удачный день, говорили они. То, что кошельки у них при этом заметно опустели — не имело значения. Они взяли свое от игры, они были там, на скаковой дорожке, всем существом были вместе с наездниками и лошадьми, на которых ставили. Какое это имело значение, если букмекеры ушли со скачек, потирая руки? Приисковая толпа на скачках всегда давала им хорошую поживу. Но даже букмекеры ничего не смогли поделать с приисковым судьей, когда честь приисков оказалась поставленной на карту.