Неандертальский параллакс - Роберт Сойер

Мэри кивнула: это было единственное ругательство, которое она слышала от Понтера. Но потом покачала головой.

— Есть возможность, о которой ты не подумал, — сказала она, наконец.

— И какая же? — спросил Понтер.

— Что между Кейсер и Раскиным был секс по согласию, прежде чем её изнасиловал кто-то другой. Это был бы далеко не первый случай, когда мужчина и женщина, будучи коллегами, затевают роман на рабочем месте.

— Я не знал, — сказал Понтер.

— Верь мне. Такое происходит сплошь и рядом. И разве после этого его запах не остался бы на его… трусиках и прочем?

Би-ип.

— Трусики, — повторила Мэри. — Ну, э-э… внутренняя деталь одежды. Которая была в полиции в пакете для улик.

— Да. То, что ты говоришь, возможно.

— Мы должны быть уверены, — сказала Мэри. — Мы должны быть абсолютно уверены.

— Ты можешь спросить Кейсер, — сказал Понтер.

— Она мне не скажет.

— Почему? Ведь вы подруги.

— Да. Но Кейсер замужем — состоит в союзе — с другим мужчиной. И поверь мне: такое тоже бывает сплошь и рядом.

— Ах, — сказал Понтер. — Ну, тогда…

— Я вообще не уверена, что мы можем хоть что-нибудь сделать, — сказала Мэри.

— Мы можем сделать многое, но ты заставила меня пообещать этого не делать.

— Да. Однако…

— Мы должны дать ему понять, что он раскрыт, — сказал Понтер. — Что за ним наблюдают.

— Я не смогу разговаривать с ним.

— Нет, разумеется, нет. Но мы можем оставить для него записку.

— Не уверена, что это что-либо изменит, — сказала Мэри.

Понтер поднял левую руку.

— В этом состоит вся идея компаньонов. Если ты знаешь, что за тобой следят, или что все твои действия записываются, то ты меняешь своё поведение. В моём мире это отлично работает.

Мэри снова сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух.

— Полагаю… Полагаю, что хуже от этого не будет. Что у тебя на уме? Просто анонимная записка?

— Да, — ответил Понтер.

— То есть, сказать ему, что с сего момента за ним ведётся постоянное наблюдение? Что в следующий раз ему никак не отвертеться? — Мэри задумалась. — Я думаю, надо быть идиотом, чтобы снова совершить изнасилование, зная, что тебя раскусили.

— Точно, — сказал Понтер.

— Думаю, послание можно просто бросить в его ящик в университете.

— Нет, — сказал Понтер. — Не в университете. Он уже предпринял шаги, чтобы уничтожить улики. Полагаю, он считал, что ты вернёшься не раньше, чем через год, так что он может избавиться от улик, которые ты сохранила, и потом никто и не вспомнит, когда именно они пропали. Нет, эту записку надо доставить в его жилище.

— Жилище? В смысле, ему домой?

— Да, — сказал Понтер.

— Поняла, — сказала Мэри. — Это очень угрожающе — показать, что ты знаешь, где он живёт.

Понтер сделал озадаченное лицо, но спросил:

— А ты знаешь, где он живёт?

— Недалеко отсюда, — ответила Мэри. — У него нет машины — он живёт один, и не может себе её позволить. Я подвозила его домой пару раз во время пурги. Он живёт почти на самой Джейн-стрит… хотя погоди. Я знаю, в каком здании он живёт, но понятия не имею, в какой квартире.

— Это дом на несколько семей, такой же, как твой?

— Да. Но далеко не такой респектабельный, как мой.

— Разве у входа не должно быть списка, показывающего, в какой квартире кто живёт?

— Так уже давно не делают. Теперь там только номера квартир и кнопки звонков — вся идея как раз в том, чтобы предотвратить то, о чём ты говоришь — не дать никому точно узнать, кто где живёт.

Понтер удивлённо покачал головой.

— На что только глексены не пойдут, только чтобы не иметь ничего подобного компаньонам.

— Да ладно, — сказала Мэри. — Давай на обратном пути подъедем к его дому. Я его узнаю, когда увижу, и тогда мы будем знать хотя бы адрес.

— Давай, — согласился Понтер.

Мэри чувствовала себя не в своей тарелке, ведя машину по Финч-авеню и сворачивая на улицу, где стоял дом Раскина. Она осознала, что это не из-за страха случайно встретиться с ним — хотя это тоже её нервировало. Это было из-за мысли о возможном судебном разбирательстве. Вы знаете, где живёт человек, которого вы обвиняете, мисс Воган? Вы когда-нибудь были у него дома? Правда? И тем не менее вы утверждаете, что секс был не по согласию?

Дрифтвуд, район вокруг Джейн-стрит и Западного Финч-авеню, был местом, где никто в здравом уме не захочет задерживаться надолго. Это был один из самых криминальных районов Торонто — да и, если на то пошло, всей Северной Америки. Его близость к кампусу Йоркского университета была постоянной головной болью его руководства и, вероятно, основной причиной того, что, несмотря на годы лоббирования, Спадинская линия подземки так и не дотянулась до кампуса[106].

Но у Дрифтвуда было одно преимущество — низкая стоимость аренды. И для того, кто пытается свести концы с концами на заработки сезонного преподавателя, для того, кто не может позволить себе машину, это был единственный район в радиусе пешей доступности, где он мог поселиться.

Дом Раскина был башней из белого кирпича с ржавеющими балконами, забитыми всяким хламом, примерно треть окон которого была заклеена старыми газетами или алюминиевой фольгой. На глазок в башне было этажей пятнадцать-шестнадцать, и…

— Стой! — сказала Мэри.

— Что?

— Он живёт на последнем этаже! Я вспомнила: он называл свою квартиру «пентхаузом в трущобах». — Она помолчала. — Конечно, я всё ещё не знаю номера квартиры, но он здесь живёт больше двух лет. Я уверена, что почтальон его знает — преподаватели обычно получают кучу журналов и тому подобного.

— И что? — спросил Понтер, явно не понимая.

— Ну, мы просто отправим письмо «Корнелиусу Раскину, Ph.D.» на этот адрес, и просто укажем «верхний этаж» как часть адреса, и, я уверена, письмо дойдёт.

— Ага, — сказал Понтер. — Хорошо. Тогда наши дела здесь закончены.

Глава 39

Скульптор личности некоторое время молча рассматривал Понтера.

— Я вижу, вам не чужда ирония.

— В каком смысле?

— «Наши дела здесь закончены». Вы мне сказали, что совершили преступление в мире глексенов — легко догадаться, какое именно.

— Правда? Я сомневаюсь, что ваша догадка верна.

Селган слегка пожал плечами.

— Возможно. Однако я догадался об одной вещи, которая, вероятно, ускользнула от вашего внимания.