Война за «Асгард» - Кирилл Бенедиктов

Сантьяго, который на протяжении всего рассказа изрисовал с десяток больших белых салфеток разнообразными уродливыми рожицами, отложил «Паркер» и налил себе еще водки.

– Когда стало ясно, что первая экспериментальная установка в Ливерморе может послужить моделью для куда больших, невообразимо превосходящих ее по мощности, впервые возникла мысль использовать ее для создания барьера времени. А оттуда до идеи Стены было уже рукой подать. В двадцать девятом году о проекте, носившем тогда название «Вавилон», доложили Иеремии Смиту. Пророк, как всегда, среагировал стремительно – уже через год в евразийских степях высадились первые бригады строителей...

– Какая жалость, что я не захватил с собой Эстер, – сказал Сантьяго. – Половину всего, что вы мне рассказываете, я как пить дать завтра к утру уже и не вспомню.

– Вы считаете это необходимым? – прищурился де Тарди. – Все равно ведь в книгу вам такие материалы вставить не позволят.

– Ну, это мы еще посмотрим... Заказчик гарантировал мне доступ к любой информации, касающейся Стены, и пока что никто не запрещал мне упоминать о тех или иных вещах.

– Sancta simplicia![19]Дорогой племянничек, позвольте поинтересоваться, знакомы ли вам азы такой дисциплины, как криптоматика? Если вы владеете ею на том же уровне, что и квантовой физикой, вам могли спокойно выдать пожизненное разрешение на посещение любых баз данных Империума...

– Криптоматика? – переспросил Сантьяго. – Это что, синтез криптографии и математики?

Де Тарди взглянул на него с плохо скрываемым сожалением.

– Ничего общего. Это наука – или, если угодно, искусство – скрывать информацию. Главное достижение нашего века. Девятнадцатый век был веком пара, двадцатый – электричества и атомной энергии, а наше время – время торжества глобальной криптоматики.

– Ерунда какая, – сказал Мондрагон. – В жизни не слышал ни о какой криптоматике, а вы, дядюшка, пытаетесь меня уверить, что мы живем в ее эпоху...

– Потому и не слышали, дорогой мой. Много бы стоила наука о сокрытии тайн, если бы о ней трезвонили на каждом шагу. Основной ее принцип – никто ничего не должен знать наверняка. Доказывается элементарно. Сколько народу живет сейчас на Земле?

– Около восьми миллиардов, – немедленно ответил Сантьяго, совсем недавно использовавший эти цифры в одном из своих эссе. – Надеюсь, вы не ждете от меня точных цифр?

– Не жду. Но откуда вам известно, что миллиардов именно восемь?

– Ну, извините, дядюшка. Достаточно запросить своего ВС, и он тут же вам выдаст всю необходимую информацию.

– А откуда возьмет информацию ваш виртуальный секретарь?

– Из Сети, разумеется. Если вы так недоверчивы, проверьте сами, используя разные поисковые машины.

– Вот-вот. К этому-то я и клоню. Эти машины непременно выдадут вам разные результаты. Где-то вы действительно найдете цифру в восемь миллиардов, где-то – в восемь с половиной, в другом месте вам выдадут формулировку «около девяти», а некоторые ренегаты станут утверждать, что в настоящий момент население планеты не превышает семи биллионов человек. Представляете себе разброс – от семи до девяти? В эту информационную дыру проваливаются два миллиарда человек! А что, если кто-то скажет вам, что все эти данные по-своему соответствуют действительности?

– Софистика, – уверенно ответил Мондрагон. – Вы просто стараетесь запудрить мне мозги. При чем здесь Стена, ваш знакомый физик и машина времени?

Неслышно подошедший бармен забрал со стола вазочку с растаявшим льдом и поставил на ее место новую, с крепкими поблескивающими кубиками.

– Дорогой мой, – покачал головой консул, – вы не знаете точно, сколько народу живет на Земле. Вы не знаете точно, существовал ли русский физик, открывший принцип, на котором основана Стена. Вы, пишущий книгу о Стене, почти ничего не знаете о том, как она создавалась... И ведь в таком положении находитесь не только вы один. Вот что такое триумф криптоматики.

– Эй-эй-эй, – сказал Сантьяго, – только не надо передергивать!

– Где же я передергиваю? Вы несколько месяцев собираете материалы, рыщете по закрытым базам данных, роетесь в навозных кучах ради мелкого жемчуга истины. А потом выясняется, что вы не знаете о предыстории проекта «Толлан» ровным счетом ничего. Или, точнее, знаете столько же, сколько знают о ней все остальные. Так что же нового вы собираетесь сказать urbi et orbi[20]вашим опусом?

– А, – сказал с облегчением Мондрагон, – вот вы к чему клоните. Обычная, знаете ли, история в разговоре с читателями – рано или поздно всегда найдется такой, который станет выпытывать, что же нового хотел сказать автор той или иной книги...

– По-моему, вполне резонное любопытство. Разве нет?

– Нет! Писатель не обязан сообщать читателю ничего нового, он должен просто уметь рассказывать истории и убеждать. Все остальное – от лукавого. Поймите, дядя, от моей книги никто не ждет, что в ней будут раскрыты какие-то мрачные и, по большому счету, никому не нужные тайны. Да, черт возьми, от нее вообще никто ничего не ждет! Господин Фробифишер со своими друзьями-иерархами заказал мне ее с одной только целью — чтобы выиграть пару лишних очков в глазах общественного мнения. Санти Мондрагон – это имя, меня читают пятьдесят миллионов человек, и они мне верят. Если я напишу, что проект «Толлан» – это великое благо для всего человечества, они подумают: да, черт побери, если уж такой парень, как наш Сантьяго, считает, что это неплохо, видно, так оно и есть...

– Простите мне мое любопытство, – перебил его де Тарди, – но для чего, по-вашему, Белому Возрождению понадобилось убеждать кого бы то ни было, пусть даже это пятьдесят миллионов ваших читателей, в том, что Стена – благо? Через два дня от Стены останутся одни воспоминания – причем вне зависимости от того, согласятся ваши читатели с правомерностью этого шага или нет. Больше того, книжка-то, полагаю, выйдет не завтра?

– На что это вы намекаете? – прищурился Мондрагон. – Хотите сказать, что я получаю деньги за никому не нужную работу?

– Ни в коем случае. Боюсь, что все обстоит совсем наоборот: как и мой бедный друг Владимир, вы получаете деньги за работу, истинный смысл которой вам неизвестен.

Сантьяго недоуменно посмотрел на де Тарди, потом перевел взгляд на бутылку. Водки в ней оставалось совсем немного.

– Кстати, а что произошло потом с русским физиком? Он действительно застрелился?

Консул печально улыбнулся.

– Нет, это как раз легенда. Когда Владимир узнал, для каких целей будет использован открытый им эффект, он испытал потрясение... но довольно быстро оправился. Еще два или три года он продолжал осуществлять научное руководство проектом «Вавилон», а потом отошел от дел. Мне казалось, что у него что-то оборвалось в душе, в той самой загадочной славянской душе, и он потерял интерес – и к работе, и к жизни. Владимир поселился где-то в глуши, то ли в Орегоне, то ли в Висконсине, и углубился в разработку теории темпорального поля. Теория, правда, так и осталась незаконченной – он умер в тридцать пятом году от цирроза печени.