Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

— Чего же… лезть в воду?

Поправил Григорий плечом портупею, а на слова выходило: тебе-то чего дуром квасить сапоги. Выбредая, укрепил папаху; правую руку вытер о галифе.

Не видались они с той душной июньской ночи за Манычем в имении Супруна. Глаза бегло отметили друг в друге перемену. Время будто малое, лето да осень. Но какое время! Обнялись.

Шли к разъезду, держались узенькой тропки, уступая ее один другому; брели по колено в полыни. Разговор велся, вокруг своих, домашних. Григорий поведал, что Марк в Царицыне, при штабе северного участка обороны; одна из сестер, Валя, и жена Дуня при нем. В городе и батька со старшим, Ильей. Высказал тревогу о матери, оставшейся с девчатами в Великокняжеской. Со слов убежавшего оттуда соседа, комендант станции, хорунжий Мишка Зенцев, со своим помощником Степкой Фроловым злобно лютуют, измываются над сестрами. От дома до самой тюрьмы секли плетьми, били сапогами. Живы, нет ли, неизвестно.

— О своих слух имеешь?

Борис щелкнул нагайкой по бордовой шапочке будяка.

— Ариша с детьми там же, в Веселом. А зять Исай в дивизии. Ютится в Казачьем и батька. Про Махору ты слыхал.

— А дочка?

Отвел Борис лицо.

— Где-то у чужих людей…

Бронепоезд отдувался за кирпичной казармой разъезда. У насыпи — толпа бойцов. Возбужденные, размахивают винтовками, кидают вверх шапки, кричат во все горло:

— Ура-а Думенку!

— Герою сла-ава-а!

— Дае-ешшь Маныч!

— Борис Макеи-ич!

— Урра-а-а!

— Чуешь, твои хуторцы… — Григорий подтолкнул локтем. — Казачинцы. Сгадуют частенько… В газете царицынской «Солдат революции» постоянно ищем про конников. А как-то в центральном бюллетене вычитали о твоем полку… Что было!

С насыпи сбежал худой, обросший боец в выгоревшей добела гимнастерке. Насилу признал в нем дружка детства, Костея Пожарова. Встряхивая закопченную костлявую ладонь, вспомнил, как он его когда-то поднимал с кровати… Посмеивался, хотя словами не напоминал про давнишнее.

— Службу где ломаешь?

— А во! — Костей указал на бронепоезд. — Чай, пушкарь. Эт ты бросил пушки, в конники подался.

Прощаясь, он спросил:

— Послушай, Бориска… Случаем, про Володьку Мансура не слыхал? Так в кадетах он и застрял, а?

Борис не сознался: зачем бередить душу и ему?

Под тополем кучковались командиры. Тесно обступили скамейку не то стол. Один, тыча в развернутую карту, что-то доказывал.

Борис подходил, одергивая сзади складки френча. Вцепился в ножны. Все чужие… Ага! Свой один — Крутей. Приложил руку к папахе, здороваясь со всеми; Федору приветливо кивнул: вертаемся, мол, восвояси?

К нему повернулся тот, у карты. Худое, с тяжелыми складками вокруг рта, нависшими бровями, лицо казалось угрюмым, жестким. Пбдавая усталую смуглую кисть, назвался:

— Харченко.

Вот он, Харченко! Командующий Южным участком. Крестным отцом окрестил его заглазно еще в Ильинке — им подписан приказ о развертывании полка в бригаду. Довелось свидеться воочию. Пожимал холодную ладонь его, а где-то глубоко, душой, испытывал неизъяснимое тепло. Исходило оно от сощуренных глаз и запавших уголков жестко сомкнутого рта.

— Как бригада?

Борис пожал плечами: воюет, мол.

Харченко представил окружающих. Чуть дольше задержался на сухопаром белявом человеке в кожаной тужурке, с вислым носом, тронутым оспой, и маленьким женским ртом.

— Жлоба… Начальник Стальной дивизии. Подмогнул нам вчера со своими хохлами. Из самой Кубани притопал до Царицына. Знакомьсь…

Кубанец, шелестя потертыми хромовыми леями, переступил с ноги на ногу. Руку тряс с поклоном, улыбался тихо, не раскрывая губ.

Федор Крутей навалился было с расспросами, но Харченко оттеснил его. Указывая на карту, попросил:

— Выложи нам, Думенко, расположение обеих дивизий, Котельниковской и Донской.

Борис плеткой водил по истрепанной, исчерченной карте.

— Штейгер на Мышковой… А наши ветку дорожную держут. В речку Аксай уперлись, возле поселка Шелесто-ва. Мой штаб на станции Абганерово. А полки рейдируют на флангах всей линии обороны. Тут и тут.

Обхватил Харченко небритый подбородок, вслух соображал:

— Добре, добре… Пожалуй, отступать дале некуда. Поглядеть вот… А конницу и в Абганерово свести можно. Не на станцию, а в поселок. Там и с фуражом легче, и речка. Покатим в Абганерово. На месте и решим, что к чему… Давай и ты, Думенко, с нами.

Бронепоезд опробовал тормоза. Борис, отправив с Мишкой письменное распоряжение для командира дивизиона, на ходу впрыгнул на заднюю площадку. Паровоз голосисто прокричал — подавал прощальные знаки конникам и пехоте, оставшимся у ерика.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Похолодало. К вечеру заворачивал северный ветерок; ночами, к свету,