Смертельный яд - Дороти Сэйерс

— Вот что бывает, когда учишь людей быть детективами! Неужели я взлелеял сыщика у моего собственного очага? И могу я спросить, зашел ли ты настолько далеко, чтобы определить имя этой леди?

— Да, милорд.

Наступило недолгое молчание.

— Ну, и? — спросил Вимси немного робко, — что ты скажешь, Бантер?

— Очень приятная леди, с вашего позволения, милорд.

— Она произвела на тебя такое впечатление? Конечно, обстоятельства довольно необычные.

— Да, милорд. Я, наверное, осмелился бы назвать их очень романтичными.

— Ты можешь осмелиться назвать их отвратительными, Бантер.

— Да, милорд, — проговорил Бантер сочувственным тоном.

— Ты не сбежишь с корабля, Бантер?

— Ни при каких обстоятельствах, милорд.

— Тогда не пугай меня больше. Мои нервы уже не те, что прежде. Вот записка. Отнеси ее и сделай, что сможешь.

— Хорошо, милорд.

— Да, и вот еще что, Бантер!

— Милорд?

— Похоже, я стал слишком прозрачен. Этого мне никак не хотелось бы. Если ты еще раз заметишь, что у меня все написано на физиономии, ты ведь намекнешь мне?

— Конечно, милорд.

Бантер тихо удалился, а Вимси обеспокоено подошел к зеркалу.

«Ничего не замечаю, — сказал он себе. — Не вижу, чтобы «щека бледнела и слеза катилась». Но, наверное, бесполезно было бы пытаться обмануть Бантера. Ну, не важно. Дело — прежде всего. В четыре норы лисы уже запущены. Что дальше? Как насчет этого Воэна?»

Когда Вимси случалось совершать вылазки в богемные круги, он неизменно обращался за помощью к мисс Марджори Фелпс. Она зарабатывала себе на жизнь изготовлением фарфоровых статуэток, и поэтому ее можно было найти либо в ее собственной мастерской, либо в мастерской кого-то из ее многочисленных друзей. Телефонный звонок в десять часов утра скорее всего заставал ее за поджариванием яичницы на газовой плите. По правде говоря, лорд Питер не стал бы утверждать, что они всегда были только друзьями и не выходили за рамки дружеских отношений. В ходе расследования дела о клубе «Беллона» были некие эпизоды, после которых было бы немного неловко обращаться за ее содействием в деле Харриет Вэйн, однако времени оставалось настолько мало, что Вимси уже не в состоянии был давать волю угрызениям совести. Он взялся за телефон, и с облегчением услышал «алло» на другом конце провода.

— Привет, Марджори! Это Питер Вимси. Как дела?

— Спасибо, хорошо. Рада снова слышать ваш мелодичный голос. Чем я могу помочь милорду Главному Сыщику?

— Знаете ли вы некоего Воэна, который имел отношение к делу об убийстве Филиппа Бойса?

— Ах, Питер! Вы им занимаетесь? Как здорово! На чьей вы стороне?

— На стороне защиты.

— Ура!

— С чего такие ликование и радость?

— Ну, это ведь гораздо интереснее и труднее, не так ли?

— Боюсь, что да. Кстати, вы не знакомы с мисс Вэйн?

— И да, и нет. Я видела ее с компанией Бойса — Воэна.

— Она вам симпатична?

— Не скажу, чтобы очень.

— А он? Я имею в виду Бойса.

— Сердце мое осталось к нему равнодушным.

— Я спросил, был ли он вам симпатичен.

— Ему нельзя было симпатизировать. В него можно было или влюбиться, или нет. Он не годился на роль веселого дружка, понимаете?

— О! А что собой представляет Воэн?

— Прихлебатель.

— Вот как?!

— Верный пес. Ничто не должно мешать развитию моего гениального друга. И все такое прочее.

— Вот как?!

— Да, что вы заладили «Вот как?!» да «Вот как?!». Вы хотите встретиться с этим Воэном?

— Если это не слишком сложно.

— Ну, являйтесь сегодня вечером с такси, и мы покружим по округе. Наверняка где-нибудь его обнаружим. А заодно и команду его противников, если они вам нужны — сторонников Харриет Вэйн.

— Тех девиц, которые давали свидетельские показания?

— Да. Мне кажется, вам должна понравиться Эйлунд Прайс. Она презирает всех, кто носит брюки, но в трудный момент на нее можно целиком положиться.

— Я приеду, Марджори. Вы со мной пообедаете?

— Питер, я бы с удовольствием, но, наверное, вынуждена буду отказаться. У меня страшно много дел.

— Ладненько. Тогда я прикачу около девяти.

В соответствии с договоренностью, в девять часов вечера Вимси с Марджори Фелпс оказались в такси и отправились на поиски.

— Я тут довольно долго висела на телефоне, — сказала Марджори, — и, кажется, мы сможем застать его у Кропоткиных. Они — бойсовцы, большевики и музыканты. Спиртное у них гадкое, а вот чай с лимоном опасности не представляет. Такси нас подождет?

— Да. Судя по тому, что вы сказали, оно может нам понадобиться довольно скоро.

— Да, славно быть богатым. Это вон в том дворе, направо, над конюшней Петровича. Лучше пропустите меня вперед нащупывать дорогу.

Они не без труда поднялись по узкой захламленной лестнице. Из-за двери доносились приглушенные звуки рояля, скрипки, позвякивала кухонная посуда, что свидетельствовало о том, что гости уже собрались.

Марджори громко постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, распахнула ее. Вимси вошел следом за нею. В лицо ему — словно оплеуха — ударила густая горячая волна звуков, дыма и чада от чего-то жарящегося.

Они оказались в небольшой комнатке, которую слабо освещала единственная электрическая лампочка, накрытая абажуром из расписного стекла. Помещение было до отказа набито людьми. Неровные кольца табачного дыма медленно плавали между присутствующими. В одном углу пылала жаром набитая антрацитом буржуйка, соревнуясь с ревущей в противоположном углу газовой плитой, так что жарко было как в адском пекле. На плите стоял огромный кипящий чайник. На столике у стены дымился гигантский самовар. Над газовой плитой какая-то темная фигура вилкой переворачивала в раскаленной сковородке жареные колбаски. На рояле, стоявшем у самой двери, молодой человек с копной ярко-рыжих волос играл нечто в славянском стиле под аккомпанемент скрипичного облигатно, которое виртуозно извлекал из своего инструмента некто, чей пол определить было затруднительно, облаченный в пестрый свитер. На их появление внимания никто не обратил. Марджори пробралась к худощавой молодой женщине в красном и прокричала ей что-то в самое ухо. Женщина кивнула и поманила к себе Вимси. Тот преодолел все препятствия на пути к ней и был представлен ей очень просто: «Питер — Нина Кропоткина».

— Очень приятно! — закричала мадам Кропоткина, перекрывая общий шум. — Садитесь рядом со мной! Ваня принесет вам что-нибудь выпить. Правда, изумительно? Это Станислас — его новая поэма «Станция подземки Пикадилли». Гениально, n'est-ce-pas? Пять дней подряд он катался на эскалаторе, чтобы впитать в себя звуки.

— Колоссально! — проорал Вимси в ответ.

— Вы тоже так считаете? Ах! Вы настоящий ценитель! Вы, конечно, понимаете, что на самом деле это написано для большого оркестра. Рояль дает только общее представление. Тут нужна медь, эффекты, тимпаны-дрррррр! Так! Но можно уловить форму, очертания! А! Уже конец. Великолепно! Бесподобно!

Адский грохот наконец затих. Пианист вытер лицо и устало воззрился на присутствующих. Исполнитель партии скрипки положил инструмент и встал: по ногам стало ясно, что это — женщина. Комната взорвалась разговорами. Мадам Кропоткина перепрыгнула через своих сидящих на полу гостей и расцеловала вспотевшего Станисласа в обе щеки. Плюющуюся жиром сковороду сняли с плиты, раздались пронзительные крики, призывающие «Ваню», и вскоре над Вимси нависло мертвенно-бледное лицо, которое пролаяло глухим басом: «Что будете пить?». Одновременно над плечом Вимси опасно наклонилось блюдо с горячими селедками.

— Спасибо, — ответил Вимси, — я только что пообедал. Только что ПООБЕДАЛ! — проорал он еще раз, приходя в отчаяние. — Я сыт, complet!

Марджори пришла к нему на помощь: голос ее был пронзительнее, а отказ — более решителен.

— Убери эту гадость, Ваня. Меня тошнит от одного их вида. Дай нам чаю, чаю, чаю!

— Чаю! — точно эхо откликнулся бледнолицый. — Они хотят чаю! Что вы скажете о тональной поэме Станисласа? Какая мощь! Какое новаторство! Дух восстания в толпе — революционный конфликт, бунт в сердце механизированного мира. Это заставит буржуа задуматься, о, да!

— Ерунда! — произнес чей-то голос у Вимси над ухом, когда бледнолицый отвернулся, — это и есть буржуазная музыка. Программная музыка. Кому это интересно! Вам следовало бы послушать «Экстаз по поводу буквы Зет» Вриловича. Вот это — чистейшая вибрация, без всяких устаревших конструкций. Станислас — он о себе высокого мнения, но это все старо, как мир. В глубине всех его диссонансов можно услышать разрешение. Это просто закамуфлированная гармония. За этим ничего не стоит. Но он их всех покорил, потому что он рыжий и тощий. В чем только душа держится…

Что касается последнего наблюдения, тут говоривший явно не ошибался, сам же он был лысым и круглым, как бильярдный шар. Вимси успокаивающе заметил: