Жизнь моряка - Дмитрий Лухманов

Работа на нашем судне кипела с утра до ночи, и завод обещал в три недели сделать все необходимые исправления.

В порту строили в то время много железных парусников, и я осмотрел во всех подробностях два прекрасных, только что отстроенных клипера — «Кобру» и «Балаклаву».

В Сандерленде я получил от капитана жалованье за второй месяц службы. По совету одного из доковых рабочих я пошел в одну из многочисленных ссудных касс и там за тринадцать шиллингов купил очень приличный подержанный синий костюм и морскую фуражку. Резиновый, под крахмальный, воротничок, такие же манжеты и черный шелковый галстук завершали мою экипировку. Команда уверяла меня, что я выгляжу как настоящий денди.

Все-таки свободных денег у меня не было, но это меня не смущало. По воскресеньям с утра, а в другие дни после работы я отправлялся в город, в окрестности, в доки и старался наблюдать английскую жизнь, как она есть.

Я ничего не записывал, но впитывал в себя как губка все, что видел и слышал, и приобрел массу мелких, но полезных и нужных знаний, а ухо мое с каждым днем все больше привыкало к английской речи.

В Сандерленде со мной было два приключения, и оба они могли окончиться для меня очень плачевно.

Один раз в воскресенье утром, бродя за городом, я дошел до какого-то старинного форта, стоявшего на берегу моря. Форт стоял на склоне; вокруг него была неширокая площадка, и от площадки вниз, к морю, шел довольно крутой широкий откос, весь покрытый ярко-зеленой травой. Начинался прилив, и при свежем ветерке с моря прибой бился о подошву откоса.

Не помню теперь, что побудило меня стать на откос — не то раковина, не то бегающие по нему крабы, но едва я поставил обе ноги на траву, как неудержимо пополз книзу.

Я лег на живот, раскинул крестом руки и ноги и старался за что-нибудь ухватиться, но ухватиться было не за что, и я медленно, но безостановочно полз книзу по неимоверно скользкой морской траве навстречу шумевшему прибою.

Я стал кричать, но вокруг не было ни души, и помочь мне было некому, да и помочь можно было, только имея длинную веревку.

Наконец скрытый под травой выступ задержал мое скольжение и дал возможность передохнуть.

Но надолго ли? Подняться без помощи вверх невозможно, прилив наступает, и если мне удастся не шевелясь продержаться на этом месте, то прилив меня все равно смоет.

Я боялся пошевелиться и только прислушивался к надвигавшемуся шуму прилива.

Вдруг чей-то громкий голос раздался надо мной: «Hold on, boy, be brave!»[11], и ловко брошенная веревка протянулась вдоль моей спины.

Через несколько минут бравый артиллерийский солдат в красном мундире вытащил меня на площадку.

— Испугались? — И его широкое лицо с рыжими усами расплылось в сочувственную улыбку.

— Да, я думал, что конец: прилив надвигается.

— Я наблюдал за вами из форта; вот только веревку сразу не мог найти. Хорошо, что вы задержались за что-то; эта проклятая трава невероятно скользкая, это ведь, собственно говоря, водоросли. Пойдемте со мной. — И он потащил меня в маленькую амбулаторию при форте.

— Доктор! — закричал он еще с порога. — Дайте-ка ему глоток виски для поправки, а то он чуть к рыбам не отправился.

Человек в таком же мундире из толстого красного сукна, которого мой спаситель назвал доктором, был, очевидно, батарейным фельдшером. Он посмотрел на меня через очки и, не говоря ни слова, вытащил из аптечного шкафа пузатую бутылку с изображением белой лошади, налил в мензурку виски и поднес мне.

Только когда я взял в руки мензурку, я увидел, что дрожу. Мензурка долго билась о зубы, пока я смог выпить глоток жгучей жидкости.

Я просидел в форте часа полтора, и только когда совершенно оправился, солдаты меня отпустили.

Этот случай так на меня подействовал, что потом в течение многих лет всякий раз, когда я болел и бредил, то видел себя распростертым на ярко-зеленой покатой площадке и скользящим навстречу подымавшемуся приливу.

Другой случай произошел через несколько дней и исключительно из-за моего слишком франтовского костюма.

Было часов семь или восемь вечера. Я стоял на главной улице у ярко освещенной газом витрины эстампного магазина и любовался раскрашенной гравюрой, изображавшей знаменитый клипер «Фермопилы» под всеми парусами. Вдруг кто-то тронул меня легонько за плечо.

Я обернулся. Передо мной стоял субъект очень подозрительной наружности.

— Что вам нужно?

Он поманил меня пальцем. Я машинально последовал за ним.

Свернув за угол ближайшего переулка, где не было видно прохожих, он вынул из жилетного кармана кольцо с крупным бриллиантом и, сверкнув им у меня перед глазами, сказал хриплым басом:

— One pound[12].

Кольцо было несомненно краденое, и я, не раздумывая, схватил вора за руку…

Очнулся я в задней комнате какой-то аптеки, куда меня перенес проходивший мимо полисмен. Виски мои были мокры от нашатырного спирта. Переносица распухла и невыносимо болела, глаза заплыли, но нос, к счастью, не был переломлен. Тут же был составлен протокол, и меня в кэбе доставили на судно. Вора, конечно, и след простыл.

По окончании ремонта мы получили полный груз угля для Генуи и в начале июня вышли из порта.

На этот раз погода стояла великолепная. Тепло, солнечно, тихо. На восьмые сутки пути мы подходили к Гибралтару. У входа в пролив можно было видеть преинтереснейшую картину: дул легкий бриз с испанского берега, и с десяток парусных судов быстро шло вполветра, держась европейского берега, из Средиземного моря в океан. Шесть судов, среди которых был крупный белый фрегат под итальянским флагом, с такой же быстротой шли из океана в Средиземное море, держась африканского берега. И те и другие пользовались постоянным и быстрым попутным течением — у африканского берега из океана, а у европейского — в океан. Так происходит обмен атлантической и средиземноморской воды.

Еще четверо суток, и мы входили в Генуэзский залив. Перед нами вырастали из моря лиловые вершины Апеннин.

Вот наконец и Генуя.

...Прежде всего солнце. Масса солнца пропитывает все необыкновенным золотисто-голубым светом и придает теням густую лиловую окраску. Громадная бухта подковой, мол, множество больших и малых кораблей, несколько пароходов, сотни ярко окрашенных шлюпок, бороздящих гавань во всех направлениях. Раскинутый громадным амфитеатром город, а над ним высокие горы, меняющие окраску в зависимости от времени дня. В городе… Что я помню в городе? Большую улицу с богатыми магазинами, окна которых защищены от солнца полосатыми маркизами, облицованные потускневшим мрамором старинные дома-дворцы с массивными дверями резного дуба… Улица полна праздного народа, пешего и в экипажах, с кучерами на очень высоких козлах и довольно тощими лошадьми. Если идти по большой улице прямо, то попадешь не то в сад, не то в парк с памятником Христофору Колумбу и рестораном, а если сойти в сторону, то зайдешь в лабиринт узких и грязных улочек, тянущихся от набережной в гору. Эти улочки застроены высокими облупленными домами, превращающими их в какие-то коридоры. Из окна в окно поперек улицы протянуты веревки, на которых сушится разноцветное белье. Стирают и выливают помои тут же на улице. Почему-то мало мужчин и много женщин, особенно старых, черных, растрепанных, и все кричат, неистово ругаются и грозят кулаками друг другу. Грязная, черная, курчавая и тоже кричащая детвора, тощие рыжие собаки…