Обстановочка (сборник) - Саша Чёрный

5. «Видно, север стосковался…»

Видно, север стосковалсяПо горячим южным краскам —Не узнать сегодня моря, не узнать сегодня волн…

Зной над морем разметался,И под солнечною ласкойВесь залив до горизонта синевой прозрачной полн.

На песке краснеют ивы,Греют листья, греют прутья,И песок такой горячий, золотистый, молодой!

В небе облачные нивыНа безбрежном перепутьеСобрались и янтарятся над широкою водой.

<1910>

Снегири

На синем фоне зимнего стеклаВ пустой гостиной тоненькая шведкаСклонилась над работой у стола,Как тихая наказанная детка.

Суровый холст от алых снегирейИ палевых снопов – так странно мягко-нежен.Морозный ветер дует из дверей,Простор за стеклами однообразно-снежен.

Зловеще-холодно растет седая мгла.Немые сосны даль околдовали.О снегири, где милая весна?..

Из длинных пальцев падает игла,Глаза за скалы робко убежали.Кружатся хлопья. Ветер. Тишина.

Декабрь 1910 или начало 1911Кавантсари

Из Флоренции

В старинном городе, чужом и странно близком,Успокоение мечтой пленило ум.Не думая о временном и низком,По узким улицам плетешься наобум…

В картинных галереях – в вялом телеПроснулись все мелодии чудес,И у мадонн чужого Боттичелли,Не веря, служишь столько тихих месс…

Перед Давидом Микеланджело так жуткоСледить, забыв века, в тревожной вереЗа выраженьем сильного лица!

О, как привыкнуть вновь к туманным суткам,К растлениям, самоубийствам и холере,К болотному терпенью без конца?..

<1910>

Война

Песня войны

Прошло семь тысяч пестрых лет —Пускай прошло, ха-ха!Еще жирнее мой обед,Кровавая уха…Когда-то эти дуракиДубье пускали в ходИ, озверев, как мясники,Калечили свой род:Женщин в пламень,Младенцев о камень,Пленных на дно —Смешно!

Теперь наука – мой мясник,Уже средь облаковПорой взлетает хриплый крикНад брызгами мозгов.Мильоны рук из года в годЛьют пушки и броню,И всё плотней кровавый ледПлывет навстречу дню.Вопли прессы,Мессы, конгрессы,Жены – как ночь…Прочь!

Кто всех сильнее, тот и прав,А нужно доказать, —Расправься с дерзким, как удав,Чтоб перестал дышать!Враг тот, кто рвет из пасти кость,Иль – у кого ты рвешь.Я на земле – бессменный гость,И мир – смешная ложь!Укладывай в гробПрикладами в лоб,Штыки в живот, —Вперед!

Между 1914 и 1917

Сборный пункт

На Петербургской стороне, в стенах военногоучилища,Столичный люд притих и ждет, как душибледные – чистилища.Сгрудясь пугливо на снопах, младенцев кормятгрудью женщины, —Что горе их покорных глаз пред темнымгрохотом военщины?Ковчег-манеж кишит толпой. Ботфорты чавкаюти хлюпают.У грязных столиков врачи нагое мясо вялощупают.Над головами в полумгле проносят бакис дымной кашею.Оторопелый пиджачок, крестясь, прощаетсяс папашею…Скользят галантно писаря, – бумажки треплютсяпод мышками,В углу, невинный василек, хохочет девочкас мальчишками.У всех дверей, склонясь к штыкам, торчатгвардейцы меднолицые.И женский плач, звеня в висках, пугает близкойнебылицею…А в стороне, сбив нас в ряды – для всех чужиеи безликие, —На спинах мелом унтера коряво пишут цифрыдикие.

1914

На фронт

За раскрытым пролетом дверейПроплывают квадраты полей,Перелески кружатся и веют одеждой зеленой,И бегут телеграфные нити грядой монотонной…Мягкий ветер в вагон луговую прохладу принес.Отчего так сурова холодная песня колес?

Словно серые птицы, вдоль нарНикнут спины замолкнувших пар, —Люди смотрят туда, где сливается небо с землею,И на лицах колеблются тени угрюмою мглою.Ребятишки кричат и гурьбою бегут под откос.Отчего так тревожна и жалобна песня колес?

Небо кротко и ясно, как мать, —Стыдно бледные губы кусать!Надо выковать новое, крепкое сердце из сталиИ забыть те глаза, что последний вагон провожали.Теплый ворот шинели шуршит у щеки и волос, —Отчего так нежна колыбельная песня колес?

Август 1914

На этапе

Этапный двор кишел людьми – солдатскою толпой.Квадрат казарм раскинул ввысь окошек ряд слепой.Под сапогами ныла грязь, в углу пестрел ларек, —Сквозь гроздья ржавой колбасы дул вешний ветерок.Защитный цвет тупым пятном во все концы —распух,От ретирадов у стены шел нудный смрадный дух…Весь день плывет сквозь ворота солдатская река:Одни – на фронт, другие – в тыл, а третьи —в отпуска…А за калиной возле бань в загоне – клин коров.Навоз запекся на хребтах… Где луг? Где лес?Где кров?..В глазах – предчувствие и страх. Вздыхаюти мычат…Солдаты сумрачно стоят, и смотрят, и молчат.

Между 1914 и 1917

Атака

На утренней зареШли русские в атаку…Из сада на бугреВраг хлынул лавой в драку.

Кровавый дым в глазах,Штыки ежами встали, —Но вот в пяти шагахИ те и эти стали.

Орут, грозят, хрипят,Но две стены ни с места —И вот… пошли назад,Взбивая грязь, как тесто.

Весна цвела в саду.Лазурь вверху сквозила…В пятнадцатом годуПод Ломжей это было.

Между 1915 и 1917

Один из них

Двухпудовые ботфорты,За спиной – мешок горбом,Ноги до крови натерты.За рекой – орудий гром…Наши серые когортыИсчезают за холмом.

Я наборщик из Рязани,Беспокойный человек.Там, на рынке, против бани,Жил соперник, пекарь-грек:Обольстил модистку Таню,Погубил меня навек…

Продал я пиджак и кольца,Всё равно ложиться в гроб!Зазвенели колокольцы,У ворот мелькнул сугроб…Записался в добровольцыИ попал ко вшам в окоп.

Исходил земные дали,Шинелёнка – как тряпье…Покурить бы хоть с печали,Да в кисете… Эх, житье!Пленным немцам на привалеПод Варшавой роздал всё.

Подсади, земляк, в повозку,Истомился, не дойти…Застучал приклад о доску,Сердце замерло в груди —Ветер рвет и гнет березку,Пыль кружится на пути.

За оврагом перепалка:Пули елочки стригут…Целовала, как русалка,А теперь – терзайся тут!Хочешь водки? Пей, не жалко!Завтра всё равно убьют.

Между 1914 и 1917

Привал

У походной кухни лентой —Разбитная солдатня.Отогнув подол брезента,Кашевар поит коня…

В крышке гречневая каша,В котелке дымятся щи.Небо – синенькая чаша,Над лозой гудят хрущи.

Сдунешь к краю лист лавровый,Круглый перец сплюнешь вбок,Откроишь ломоть здоровый,Ешь и смотришь на восток.

Спать? Не клонит… Лучше к речке —Гимнастерку простирать.Солнце пышет, как из печки.За прудом темнеет гать.

Желтых тел густая каша,Копошась, гудит в воде…Ротный шут, ефрейтор Яша,Рака прячет в бороде.

А у рощицы тенистойСел четвертый взвод в кружок.Русской песней голосистойЗахлебнулся бережок.

Солнце выше, песня лише:«Таракан мой, таракан!»А басы ворчат всё тише:«Заполз Дуне в сарафан…»

Между 1914 и 1917

Письмо от сына

Хорунжий Львов принес листок,Измятый розовый клочок,И фыркнул: «Вот писака!»Среди листка кружок-пунктир,В кружке каракули: «Здесь мир»,А по бокам: «Здесь драка».

В кружке царила тишина:Сияло солнце и луна,Средь роз гуляли пары,А по бокам толпа чертей,Зигзаги огненных плетейИ желтые пожары.

Внизу, в полоске голубой:«Ты не ходи туда, где бой.Целую в глазки. Мишка».Вздохнул хорунжий, сплюнул вбокИ спрятал бережно листок:«Шесть лет. Чудак, мальчишка!..»

Между 1914 и 1917

В операционной

В коридоре длинный хвост носилок…Все глаза слились в тревожно-скорбный взгляд, —Там, за белой дверью, красный ад:Нож визжит по кости, как напилок, —Острый, жалкий и звериный крикВ сердце вдруг вонзается, как штык…За окном играет майский день.Хорошо б пожить на белом свете!Дома – поле, мать, жена и дети, —Всё темней на бледных лицах тень.А там, за дверью, костлявый хирург,Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,Засучив рукава,Взрезает острою стальюЗловонное мясо…Осколки костейДико и странно наружу торчат,Словно кричатОт боли.У сестры дрожит подбородок,Чад хлороформа – как сладкая водка;На столе неподвижно желтеетНесчастное тело.Пскови́ч-санитар отвернулся,Голую ногу зажав неумело,И смотрит, как пьяный, на шкап…На полу безобразно алеетСвежим отрезом бедро.Полное крови и гноя ведро…За стеклами даль зеленеет,Чета голубейВоркует и ходит бочком вдоль карниза.Варшавское небо – прозрачная риза —Всё голубей…

Усталый хирургПодходит к окну, жадно дымит папироской,Вспоминает родной ПетербургИ хмуро трясет на лоб набежавшей прической:Каторжный труд!Как дрова, их сегодня несут,Несут и несут без конца…

Между 1914 и 1917

Легенда