Возвращение тамплиеров - Джузеппе Д'Агата

Но кого?

Вдруг, словно от порыва ветра, дверь распахнулась и в узком проеме появилась высокая фигура. Черный силуэт ее на мгновение замер в сполохе сверкнувшей молнии (все игроки и выпивохи, казалось, тоже замерли в этот миг), а затем посетитель направился в другой конец остерии к столику Гельмута.

Он был в длинном, до пола, черном одеянии, которое могло быть плащом или же монашеской рясой. Шею окутывал толстый шарф, закрывавший пол-лица, а капюшон на голове, тоже черный, прятал от любопытных взглядов остальное. Черты незнакомца разглядеть было невозможно, однако ярко выделялись глаза — живые и красные, словно раскаленные угли.

Странный человек сел напротив Гельмута и длинным узловатым пальцем опустил шарф. Его улыбка выражала презрение и сознание превосходства над другими. Бесцветный взгляд Гельмута и огненный взгляд человека в капюшоне схлестнулись, словно лезвия, готовые к бою, и если в первом читалась ненависть, то во втором — сарказм и насмешка.

— Вижу, тебе понравился этот город, — сказал человек в капюшоне. Голос у него был низкий, глухой и доносился словно из-под земли. — Уже второй раз встречаемся здесь.

— Последний раз — два года назад, — сухо ответил Гельмут. — Ну давай, быстро.

— Все еще надеешься выиграть?

Вместо ответа Гельмут достал толстую колоду — старинные карты Таро — и положил на середину стола.

От приглушенного смеха человек в капюшоне даже затрясся.

— Со мной крапленые карты не пройдут. Ты хорошо знаешь, что никогда не обыграешь меня, но мне нравится вот это упрямство: необычно для человека твоего положения.

— Сдавай.

Прикрыв пылающие глаза, человек в капюшоне еле слышным голосом начал молитву: «Аклахаир, гений игры и четвертого часа, уверенно води моей рукой».

Словно отвечая ему, прозвучал чудовищный раскат грома, от которого задрожали двери.

Человек в капюшоне приоткрыл глаза и протянул руку. Он взял карту, посмотрел на нее и положил перед собой лицом вверх. Это был младший из арканов Таро.[7] Рыцарь-меченосец.

Рука Гельмута слегка дрожала, когда он открывал свою карту.

Увидев ее, человек в капюшоне сардонически улыбнулся:

— Ох-ох, плохо начинаешь. Это ведь Башня, темница твоей гордости.

Они продолжали партию молча. Сосредоточившись на игре, соперники совершенно не слышали шума, звучавшего все громче. В какой-то момент глаза незнакомца торжествующе сверкнули.

— Видишь, у тебя нет ни одного из старших арканов, ведущих к спасению. Значит, ты проиграл. Теперь я нанесу тебе последний удар.

Длинные пальцы уверенно перевернули карту: на ней был изображен дьявол.

Гельмут закрыл глаза, опустил голову на грудь и откинулся на спинку стула.

— Ну, так отдавай, что должен.

Гельмут полез в сумку, лежащую на полу, и достал оттуда золотую чашу с тонкой гравировкой. Человек в капюшоне схватил ее, жадно оглядел и тотчас спрятал в складках черной одежды. Потом, поднимаясь, произнес с нескрываемой угрозой:

— Твое время на исходе. У тебя остался всего лишь год — чуть больше мгновения. Помни об этом. — И он исчез, пока Гельмут наливал себе вино.

Глава девятая

Незадолго до отъезда в Рим Джакомо мельком виделся с отцом.

Они вместе обедали, но встреча оказалась тягостной, потому что, разделенные взаимной отчужденностью, отец и сын мало что могли сказать друг другу. Впрочем, разделял их и большой стол, старательно накрытый Ансельмо.

Доктор Риччи всегда был немногословен, теперь же он отмерял свои слова, словно капли пипеткой. Это касалось и выражения чувств — во всяком случае в семейном кругу, где он никогда не проявлял их внешне, а по отношению к сыну вообще никак. Его стиль семейной жизни покоился на двух столпах: молчании и отсутствии. Стиль этот не допускал никаких послаблений даже по отношению к жене. Ей оставалось только приспособиться к поведению мужа, и она замкнулась в своем мире, отстраненном и непроницаемом для всех, состоявшем из музыки и романтических переживаний — когда-то испытанных и просто воображаемых.

Что касается Джакомо, он тоже с ранних лет привык к постоянному отсутствию отца в доме. Лишенный отцовской заботы, он вырос самодостаточной личностью, а это в свою очередь породило две противоречивые психологические проблемы. С одной стороны, Джакомо понимал, что он — редкое исключение, потому что всегда полагался только на собственные силы, и это служило для него предметом гордости. С другой — он испытывал потребность в духовных отцах, которые опекали бы его как сироту.

На вскользь брошенный вопрос об учебе юноша ответил предельно кратко. Потом отец сказал, что ему опять необходимо срочно уехать — Джакомо даже не поинтересовался, куда именно, — и заметил, что, возможно, придется вообще перебраться за границу. Он явно искал способ полностью уклониться от налогов, и это лишь усилило презрение Джакомо к чуждому человеку, сидевшему напротив него.

Больше они не говорили ни о чем. Джакомо ожидал, что придется давать объяснения насчет пропажи драгоценной чаши, но отец ни словом не упомянул о ней.

Международный съезд ассоциаций гуманитарного характера открылся в Риме 17 марта, в пятницу утром. В старинном палаццо в районе Трастевере, принадлежавшем одной крупной католической организации, собралось около ста представителей кружков, обществ, лиг, братств, сект, конгрегаций, съехавшихся со всей Западной Европы и даже из Соединенных Штатов, от «Братьев Земли» до «Часовых Неба». Названия были самые разнообразные, порой причудливые, за ними скрывались организации крупные и мелкие, бедные и богатые, религиозные и светские. Порядок, определявший проведение съезда, был сразу же нарушен из-за невероятной, хотя и веселой, путаницы и сумасшедшей мешанины языков.

Джакомо прибыл с некоторым опозданием и нашел, что огромный зал, помпезно расписанный одним сабинским художником эпохи барокко, совершенно не подходит для проведения такого съезда.

Больше всего собрание напоминало базар, где торговали словами и жестами. Стулья были сдвинуты со своих мест, и участники, разделившись на группы и группки, использовали их по-разному: кто как опору для вытянутых ног, кто садился на них задом наперед, положив руки на спинку, кто вставал, чтобы его лучше слышали. Оттого что без умолку говорили все сразу, в зале стоял оглушительный шум. Комическую ноту в этот беспорядок вносил молодой человек в очках (похожий на церковного прислужника, но в пиджаке и брюках), сидевший в одиночестве за столом президиума и безнадежно хлопавший в ладоши, пытаясь создать хотя бы видимость порядка.

Джакомо думал было уйти, но остался, потому что участники конгресса окружили его и стали дружески обстреливать вопросами, от которых он не хотел уклоняться. Более того, подобно многим другим, он тоже достал ручку и принял участие в лихорадочном обмене именами, адресами и номерами телефонов. Он знал, что, выйдя оттуда, почти наверняка выбросит эти клочки бумаги, но в тот момент предпочел принять участие в игре или коллективном ритуале, который, казалось, захватил всех.

Большинство участников съезда состояло из молодежи, но встречались и люди среднего возраста. Женщин было мало, зато очень много оказалось цветных, особенно среди священников. Одеты все были очень по-разному — от экстравагантных нарядов до классических строгих костюмов. По одежде можно было проследить разницу в общественном положении и национальной принадлежности участников съезда.

В полдень зал опустел — участники совещания разошлись по ближайшим тратториям. Было очевидно, что многие приехали в Рим скорее для того, чтобы устроить себе короткие, но приятные каникулы.

После обеда началась наконец настоящая работа. Стулья выстроили аккуратными рядами, за столом президиума сидели все, кому положено, и был даже поставлен микрофон для переводчиков. Выступления следовали в заранее установленном порядке, и партер отвечал на них жидкими аплодисментами, а иногда и откровенными зевками.

Но губительный риск скуки был предотвращен. Это произошло благодаря тому, что делегаты быстро стали обсуждать вопросы реальные и насущные, а не обозначенные в официальной программе. В итоге кое-что прояснилось. Координация гуманитарных акций между различными обществами оказалась делом сложным и трудным, во многом зависящим от местных условий. Наладить ее относилось к области иллюзий. Каждая ассоциация стремилась заявить о себе и получить какую-нибудь материальную выгоду. Более или менее крупные объединения намеревались оттеснить своих соперников в борьбе за рычаги власти. Все это Джакомо понял довольно быстро и сделал стержнем своего короткого выступления с ораторской трибуны. Его слова, резкие и хлесткие, были выслушаны в полнейшей тишине.