Мальтийский крест - Марина Маслова

вилле, но Макс сказал, что, когда вышел на наш участок пляжа, видел молодого мужчину, идущего узнать, что случилось и почему приехала карета скорой помощи. Он говорил на очень плохом английском, но видно было, что ничего не знал. Полицейский все же решил заглянуть туда и узнать, что они видели. Алик вызвался пойти переводчиком.

Мы на несколько минут остались одни и Макс обнял меня и нежно погладив по голове, стал уговаривать не нервничать, потому что с Соней наверняка ничего не случилось и ее найдут. Я положила голову ему на грудь и опять заплакала. Днем об исчезновении Сони передали в новостях и показали ее портрет. Полиция стала склоняться, что это похищение, иначе о ребенке уже сообщили бы. Никто не видел Соню. К вечеру мне позвонила посол. Выслушав мои объяснения, она спросила, сообщила ли я матери. Я растерялась, потому что совсем забыла об этом. Я объяснила, что все время надеялась, что Соня найдется и матери не придется напрасно волноваться, но теперь немедленно сделаю это. Посол сказала, подумав, что понимает, но все-таки придется сообщить домой. Внешне я держалась все это время довольно неплохо, но на самом деле внутри у меня то все было сжато ледяными пальцами, то начинало пульсировать горячей болью, и Макс сказал, что он никогда не видел у меня таких глаз.

9

Макс время от времени уходил к Энни, потом попросил Алика посидеть с ней, и почти все время был со мной, держа за руку или обнимая. Мне было легче, что рядом есть человек, который сочувствует мне, но я ничего не испытывала при этом. Ах, если бы Соня сейчас спала у себя в кроватке, как я млела бы в кольце его рук, слыша глухие чуть неровные удары сердца совсем рядом. Вечером я позвонила в Москву. Как тяжело это было! Рядом со мной стоял Алик и, как только услышал крик на том конце провода, сразу же взял трубку и начал объяснять, что я совсем не виновата. Мне говорить он не дал и, бросив трубку, буркнул, что мать прилетит через день. Мы посмотрели друг на друга затравленным взглядом. Потом он взял меня за плечи и, обняв, стал уговаривать не брать все это в голову. У матери Сонька пропала бы на второй день. А потом, запинаясь, поблагодарил за то, что я скрыла от полиции розыгрыш.

— Катерина, прости меня! Я идиот и все, что ты обо мне думаешь, но я не хотел этого!

Он расплакался и я внезапно тоже. Мы стояли в обнимку и плакали, как маленькие дети, шмыгая носом и размазывая слезы по лицу. Потом Алик пошел на кухню, заварил кофе, налил мне рюмку коньяка из бара, и принес все это на подносе. Я умылась холодной водой и выпила кофе с коньяком, потом села у телефона и стала ждать. Спать я не могла.

Заснула я под утро, опустившись лбом на столик рядом с телефоном. Разбудил меня Алик, когда пытался подложить под голову подушку. Мы позавтракали в молчании. Начинался третий день без Сони. Что еще необходимо делать, я не знала. Полиция ее искала, но, похоже, толку от этого было мало. Алик слонялся по дому в полной растерянности, похоже, он только сейчас начинал понимать, что он натворил. Пришел узнать новости Макс. Я молча покачала головой. Макс попросил сходить к Энни, девочка очень переживает. Я боялась уходить из дома, ожидая каждую минуту новости от полиции. Макс позвонил в полицейское управление и оставил свой телефон. Алик поклялся не отходить от телефона. Мы с Максом спустились на пляж и тут нас окликнул один из русских соседей. С большим сочувствием он поинтересовался, нашлась ли девочка и тяжело ли пострадал Алик. У меня не было сил отвечать, бесцельно повторяя одно и то же. Я покачала головой, держась рукой за горло, которое сдавили слезы. Макс обнял меня за плечи и, извинившись, повел в сторону своего пляжа, но я уже не могла владеть собой. Меня сотрясали такие рыдания, что я не могла стоять на ногах. Макс опустил меня осторожно на берег и крепко обнял, удерживая голову у плеча. Он что-то говорил, но я не понимала ничего. Голова моя была наполнена шумом, я даже перестала плакать, только сидела, чуть покачиваясь. Макс поднял меня, подвел к воде и умыл, как ребенка, набирая морскую воду в горсть. Он усадил меня в кресло на террасе и принес бренди, заставив проглотить почти треть стакана. Шум в голове уменьшился, мне стало почти хорошо, зато теперь руки и ноги перестали повиноваться мне. Я посмотрела на Макса с испугом и вдруг хихикнула. Мне показалось, что он с озабоченным выражением лица ужасно смешной. Макс опять поднес к моим губам стакан и я выпила еще бренди, как воду. Я чувствовала, что меня берут на руки и куда-то несут, но уже не понимала ничего.

Когда я открыла глаза, я не сразу вспомнила, где я и что со мной произошло. Я услышала детский голосок: «Папа, Кэтрин проснулась!», и быстро села на постели. Рядом в своем кресле сидела Энни и улыбалась дрожащими губами.

— Кэтрин, у тебя что-нибудь болит?

— Нет, моя дорогая, ничего не болит, я просто очень сильно волнуюсь.

— Папа тоже волнуется. Он все время ходит по террасе и говорит: «Бедная Кэтрин, бедная Кэтрин, как это ей тяжело!»

Тут вошел Макс и озабоченно посмотрел на меня.

— Кэтрин, ты спала вчера ночью? Алик сказал, что сегодня — не больше часа. Сейчас ты просто свалилась и напугала меня. Я думал, что ты в обмороке, пока не приехал врач. Он оставил успокоительные капсулы.

— Нет, мне нужна чашка кофе. Я уже выспалась. Вдруг мне придется куда-то ехать? И сколько я спала?

— Кэтрин, тебе не придется никуда ехать, полиция все возможное делает сама. Нам остается только сидеть и ждать. Ты поспала три часа. Звонил Алик и сказал, что пообедал и сидит у телефона.

— Макс, я не могу больше сидеть и ждать. Я схожу с ума. Надо что-то делать.

— Тогда помоги мне выкупать Энни. Мне одному это всегда было трудно делать.

Я согласилась и Макс понес Энни в ванну. Я налила воды, добавила шампунь для ванны, пока она с помощью отца раздевалась. Снова я увидела жуткие шрамы на худенькой детской спинке и жалость к ней на минуту заглушила даже страх, мучивший меня третий день. Макс посадил Энни в