Темные воды Тибра - Михаил Попов

Лицо Бокха было закрыто рукавом, он только кивнул в знак согласия.

Прислужники подняли крышку первого ларца. Придворные сгрудились вокруг него. Любопытство было сильнее отвращения.

– Принцесса Низинда, дочь киренского правителя.

Ссохшийся, обтянутый потемневшей кожей череп, богато украшенный жемчужными нитями. В каждом глазу шевелилось по крупному червяку, создавалось впечатление, что юная красавица проявляет интерес к происходящему вокруг.

Открыли крышку второго ларца.

– Верицина, дочь вождя южных лузитанов.

Лузитанка и после смерти не хотела походить на свою соперницу. Ее череп необыкновенно распух – так, что скулами упирался в стенки ящика, глаза были закрыты и выпучены, как у критских статуй.

Серебра, золота и вони тут тоже было достаточно.

– Азалиция, сестра Люмранта, главного морского разбойника в эгейских и кипрских водах.

Чернокожая красавица сохранилась лучше других. Кожа ее посерела, будто была присыпана пеплом, губы сделались бледно-лиловыми, такого цвета добивались жены чернокожих египетских фараонов в незапамятные времена. Не всегда это им удавалось, из-за чего они страдали. Кто же из них знал, что есть такой простой и достаточно короткий путь к совершенной красоте?

– Почему же здесь ни одного камешка?

– Азалиция не выносила побрякушек.

– Весьма редкое качество для женщины.

– Из украшений она признавала только птичьи перья; это их племенной обычай.

Внешне мавританский властитель выглядел спокойным. С самого начала он посчитал, что Югуртой прислано девять ларцов, именно девять, как раз столько жен было у этого непредсказуемого безумца.

– Миранда, дочь иранского купца.

– Что это с ней? – прошептал Геста.

– По обычаям ее народа труп выбрасывают на съедение хищным птицам и зверям. Потом уже был подобран этот череп и на него надели любимые украшения девушки.

– А ты неплохо выглядишь, милая, – прошептал Бокх, и все замерли, ибо трудно было определить – шутит царь или начинает впадать в ярость таким необычным образом.

– Ну, кто там еще у тебя?

Оксинта подал знак, откинулись сразу две крышки.

– Это две римлянки, близняшки, Валерия и Метелла. Насколько мне известно, отец не питал к ним особой страсти…

– Непонятно, – буркнул Бокх, – зачем же в таком случае вводить их в свой дом?

Оксинта пожал плечами.

– Я не до конца понял. Кажется, Валерией звали жену консула Страбона.

– А-а, – криво усмехнулся мавританец.

– А Метелла… Отцу нравилось все время иметь под рукой возможность возобладать над Квинтом Метеллом. Хотя бы таким образом. Кроме того, они были очень хороши при жизни, – с какой-то своей, особенной интонацией произнес Оксинта.

– Близнецы? – вдруг подал голос Лимба. – Не сказал бы.

– Да и то, что красавицы, сомнительно, – влез ехидный Волукс.

Оксинта злобно покосился на него, и этот взгляд был увиден многими.

Наконец добрались до последнего, девятого ящика.

Некоторое время стояла напряженная тишина.

Нарушил ее мавританский царь. Он отнял от лица рукав и громко приказал:

– Открывай!

Волукс махнул своим людям.

Дверца ларца медленно поднялась.

– Я так и знал, – негромко сказал Бокх. Лицо его выражало чувство, близкое к неудовольствию. Несмотря на то, что сыновья его были бурно и искренне рады, обнимались. Жрец и прочие сановники одобрительно гудели. Ларец был доверху набит золотыми монетами.

Не бросив даже повторного взгляда на щедрый дар, Бокх развернулся и пошел в сторону колоннады, опахальщики едва за ним поспевали.

Ускорил шаг и Оксинта, в обязанности коего входило сказать необходимые сопроводительные слова к только что продемонстрированному.

– Мой отец… мой отец желал показать…

– Да знаю, что он желал показать, – отмахнулся на ходу Бокх, – что он не только вернейший мой союзник, но и ближайший родственник.

Они остановились у фонтана. Бокх опустил в него руку и несколько раз плеснул водой на свое красное бровастое лицо. Несколько крупных капель задержались в густой растительности на лице, заиграли на солнце, как бриллианты, придавая царю облик не только грозный, но и возвышенный.

– Ему это было важно продемонстрировать не мне. Что я за человек, твой отец, кажется, уже давно сообразил. Он хотел поразить воображение моих сыновей, моих придворных, моих воинов. Должен признать, что ему это удалось.

Бокх вдруг осекся, подумав, не слишком ли он откровенен с этим мальчишкой. Да, он тоже мечтает стать римлянином, но до такой ли степени, чтобы выступить на этом пути против своего отца?

– В любом случае, – Бокх покашлял, – передай, что в любом случае я благодарен твоему отцу, что он оставил мою дочь Мардину своей единственной женой.

– Я передам, – поклонился и глухо ответил Оксинта.

– Передай еще мои заверения, скажи, что я клянусь всеми богами, коих отец твой считает богами, что выступлю рядом с ним против римлян, если выступление такое будет необходимо.

Бокх вздохнул.

Вздохнул и Оксинта.

– Видят те, что наверху, те, кому известно больше, чем нам, что я не хочу войны. Иногда можно добиться большего, изо всех сил удерживая меч в ножнах, чем размахивая им направо и налево, пусть даже и с искусством необыкновенным.

Мавританец положил руку на плечо нумидийцу.

– Но иногда порядок вещей таков, что приходится действовать против своих представлений. Когда ты станешь царем, ты поймешь, что это самая трудная часть нашего ремесла.

Оксинта улыбнулся.

– Отец никогда не отдаст мне свой трон.

Эти неожиданные слова обещали очень интересное продолжение разговора, но тут подошла ликующая толпа придворных с требованием немедленно устроить роскошное празднество в честь того, что царская дочь Мардина стала любимой женой великого нумидийского воина и повелителя Югурты. Все рады беспримерно, что их царю Бокху оказана царем союзников столь беспримерная честь.

Бокх искал глазами Оксинту, а чтобы ему не мешали, велел Гесте удалиться.

– Режьте баранов.

Глава шестая

Марий

105 г. до Р. X.,

649 г. от основания Рима

Свое жилище и свой штаб консул устроил в Бирсе, так называлась небольшая, квадратная, совершенно неприступная крепость в центре города. Она была возведена в Цирте еще пунами в подражание той, что высилась в районе карфагенского порта. И называлась по инерции так же.

В городе, разросшемся за последние годы, можно было найти местечко поуютнее, но Гай Марий соображения безопасности ставил выше всех других. С годами – ему уже перевалило за пятьдесят – знаменитый полководец сделался мнительным. Нет, не трусливым – когда было нужно, он оказывался в самом опасном участке сражения, но предпочитал не подвергать себя опасности без нужды.