Операция «Купюра» - Инна Тронина

Стоя около портрета, Грачёв вспоминал, когда же был сделан этот снимок. Вроде бы, весной восемьдесят шестого, на даче генерал-майора Зольникова, когда обмывали его первую большую звезду. А вечером все вернулись в Ленинград и продолжили праздновать в «Кавказском». И никому когда не могло прийти в голову, что главари местной мафии, существование которой тогда официально отрицалось, решились на изощрённое убийство. Тогда они сплавляли за рубеж драгоценности, антиквариат, предметы культа, драгметаллы, и отцовский отдел повис у преступников на хвосте. Михаил Грачёв схватился с Ювелиром, у которого было множество фамилий; звали его Семёном Ильичом.

Всеволод переоделся в спортивный костюм и лёг, натянул одеяло до подбородка, но к этому времени совершенно расхотел спать. Более того, он ощущал, что в комнате не один, и волновался, нервничал, ворочался с боку на бок, понимая, что завтра утром не сможет нормально встать, поехать в Консерваторию. Но поехать надо, потому что Дарья – тоже дочь его отца, и очень на него похожа.

В «малине» Грачёва-старшего звали по-разному – Абреком, Черкесом, Стрелком. Но незадолго до гибели его стали шифровать как «Сириуса» – по имени самой яркой звезды, какая только есть в видимой части Вселенной. Этим они признали заслуги человека, который всю жизнь вёл с ними непримиримую борьбу, и ни разу не дал повода подозревать себя в чём-то постыдном. Почётную кличку дали, но одновременно решили уничтожить, забыв, видимо, что не им гасить такие звёзды…

А весной и ранним летом восемьдесят шестого в городе творилось ужасное. Оперативники и следователи, хоть как-то причастные к расследованиям афер с «золотой контрабандой», или сходили с ума, или погибали странным, загадочным образом. Всем им с ходу ставили самоубийства, и даже самая тщательная экспертиза не могла заподозрить что-то иное. Не было никаких оснований сомневаться, что они сами наложили на себя руки. В то же время все они не производили впечатления душевнобольных или не удовлетворённых жизнью. Да и предсмертной записки никто из них не оставил, не попробовал даже ничего объяснить родственникам и коллегам.

Они вешались, стрелялись, кидались из окон, прыгали на рельсы метро. В последнем случае остались свидетели, которые сказали, что человек долго шатался, как пьяный, а потом вдруг оказался внизу, на рельсах. От него пахло спиртным, но не сильно, и одет он был аккуратно, даже нарядно – в таком виде обычно ходят в ресторан. И под поезд самоубийца не упал, а именно прыгнул, и всё время оглядывался назад – будто за ним кто-то гнался. Психиатры заподозрили галлюцинации, возникшие, вероятно, в состоянии алкогольного опьянения. Но парень этот был спортсменом, соблюдал режим, имел самую здоровую психику. Никогда не пил запоем, и в тот день всего лишь побывал на свадьбе у друга…

Отец занимался этими случаями лично, неделями пропадал на службе, и ночами, в этой вот квартире, подолгу не ложился. Он ходил по кабинету, курил, сидел за столом, шелестел листами актов, протоколов, справок, докладных записок, медицинских заключений, но очень долго не мог схватить змею за хвост.

Общее у всех пострадавших было только одно – накануне или в тот же день они посещали кафе и рестораны, а, значит, имели алкоголь в крови. Многие из них незадолго до этого выезжали на место происшествия, когда кончал с собой или безнадёжно сходил с ума кто-то из коллег. Более ничего общего между жертвами не было – только причастность к делу о «золотой контрабанде» и какое-нибудь торжество, в семье или на службе.

Люди уже боялись выезжать на такие происшествия, потому что знали – они будут следующими. Угроза расправы носилась в воздухе, выползала из щелей, мерещилась в тяжёлом жарком сне. Сотрудники не выдерживали и подавали рапорты об увольнении из органов – а до этого не боялись ни пуль, ни ножей, ни яда. Нервы сдавали и у их близких. Жёны в ультимативной форме требовали от мужей уволиться, наплевав на всё, и забыть об этой проклятой работе. Само собой, что прекратились всякие праздники, посиделки, дни рождения и свадьбы, потому что после них кто-то всегда сводил счёты с жизнью…

Всеволод до сих пор не знал, как всё произошло тогда, в «Кавказском». На том банкете был и Захар Горбовский, который до сих пор старался не вспоминать о случившемся – ему было и страшно, и стыдно. Мало кто предполагал, что бандиты осмелятся поднять руку на милиционеров с большими звёздами, тем более что особой нужды в том не было. Но Ювелир и его дружки, видимо, почувствовали кураж, с которым не могли совладать. И решили показать свою власть не только всякой мелочи, но и «полканам», и генералам, не говоря уже о майоре Горбовском. Если бы после этого банкета покончил с собой какой-нибудь большой начальник, Ювелир мог торжествовать окончательную победу.

Отец рассказывал потом и Всеволоду, и Михаилу, что во всех случаях подкупленные официанты добавляли в спиртное сильнейший яд-алкалоид. Сам по себе он не являлся смертельным, и в организме не обнаруживался по причине растительного происхождения. Но, вкупе с водкой, коньяком или винами он действовал на определённые центры мозга, вызывая ужасающие галлюцинации и смертельную тоску, из-за чего люди и погибали.

Никто из них, даже оставшихся в живых, не могли потом ничего рассказать и тем самым дополнить картину преступлений – они просто делались слабоумными. И во всём городе, а, может, и на всей земле ещё целый год жил человек, который, погрузившись в эту бездну, смог вернуться оттуда и всё объяснить другим. Мало того, он спас своего заместителя, который едва не выбросился с балкона, вызвал «скорую» себе и ему, а в больнице их положили под капельницы, вывели токсины из организма и тем сохранили жизнь. И звали этого человека – «Сириус»…

После этого самоубийства и помешательства прекратились. «Крёстные отцы» сочли уместным прекратить войну нервов. Более того, они стали относиться к Грачёву с подчёркнутым уважением. Всеволод точно знал, что отца сгубили не воры и не бандиты, а коллеги, сотрудники, даже друзья. А вот Ювелир, последний, с кем схватился Грачёв и кого победил, узнав о гибели ментовского начальника, снял шляпу. Он сказал, что таких легавых больше не будет никогда, и оказался прав.

Отцу удалось выяснить, что все эти препараты изготавливал человек из семьи потомственных травников, который занимал одну из первых ступеней в криминальном мире Питера. А раньше, когда жил в Казахстане, аптекарь этот был наёмным убийцей и отличался особой жестокостью. Всеволод по отрывочным слухам знал, что бандит этот жив до сих пор, но предпочитает особо не светиться, всё делает тихо и толково. Сашка Минц очень этой личностью интересовался, пытался что-то нарыть на него и даже посадить, но не преуспел в этом и остыл. Но что-то Сашка про типа этого знает, правда, говорить о нём не хочет. Ходит с таинственным видом, как маленький, и гордится своим секретом. Впрочем, ляд с ними со всеми…

Сквозь наползающий сон Всеволод слышал вой ветра, и по лепному потолку метался свет уличных фонарей. Потом о стекло окна заскреблась снежная крупка, загрохотало железо на крыше, и сквозь щели в комнату потёк морозный воздух. Надо бы заделать, конечно, но всем некогда. Пока собирались, половина зимы прошла, а теперь, вроде, и до весны дотерпеть можно.

Но забыться до конца Грачёв не мог – то и дело его будили то автомобили, проезжающие по Кировскому проспекту, то ветер, то лай бездомной собаки. Перед закрытыми глазами снова и снова возникали подрамники, серый тусклый свет, воющая такса, труп Гаврилова на полу мастерской. А потом – проспект Славы, унылый пейзаж зимних новостроек, двор Лили Селедковой, её несчастные заброшенные дети.

Всеволод переворачивался на другой бок, натягивал одеяло на голову, но видения не уходили, только вместо одних всплывали другие. Теперь он находился на Литейном, смотрел на составленные Лилией фотороботы, и даже в дрёме пытался понять, чтобы это всё могло значить.

Кто такие Серёга и Квежо Габлая? Что им нужно было от Гаврилова, и почему они решились на убийство? По второму-то точно есть материал, Тенгиз в таких делах не ошибается. А вот на первого? Почему-то казалось, что вот-вот зазвонит телефон, и от напряжения начинало стучать в голову. Всеволод знал, что у брата злокачественная гипертония, но Мишка очень злится, когда ему об этом напоминают. Может быть, это у них наследственное? Отец тоже никогда не жаловался, но мама Лара уверяла, что он страдал тем же недугом. И оба опасались, даже боялись не пройти медкомиссию, потому что без этой страшной, грязной, опасной работы не мыслили своей жизни.

Раньше Всеволод считал, что гены здесь не причём – просто жизнь у отца сложилась очень непросто. Мальчишке не было и тринадцати, когда он вместе с несколькими другими подпольщиками оказался в краснодарском гестапо после провала одной из явок. С самого начала оккупации родного Приморско-Ахтарска Мишка Грачёв был связным, курсировал между партизанскими отрядами, проникал в город, и ни разу тогда не попался. А немного позже он взял в руки снайперскую винтовку, когда в бою погиб его друг. И понял, что это – его дело, его работа, его призвание. Черкес по матери, казак по отцу, он с детства тянулся к оружию, и запросто обходился без наставника. Он будто с роду знал, что и как нужно делать, и потому очень быстро прочертил на своей винтовке первую насечку, потом вторую, третью…