Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Знакомство с «польским вопросом»

Один из первых вопросов большого международного значения, с которым мне пришлось познакомиться сразу же после поступления в министерство, был польский. С самого же начала войны, когда жизнь поставила его, польский вопрос был отнесён к ведению Юрисконсультской части МИД не в силу его юридического характера, а просто потому, что Сазонов больше доверял знаниям и способностям Нольде, чем Шиллинга, так как, конечно, по компетенции польский вопрос, как касающийся Европы, должен был бы вестись канцелярией министра (I Политическим отделом). Нольде, князь Г.Н. Трубецкой и Сазонов — вот трое лиц, составивших текст известного воззвания вел. кн. Николая Николаевича в качестве верховного главнокомандующего русской армии к полякам 1 августа ст. ст. 1914 г., в котором возвещалось объединение всех трёх частей Польши «под русским скипетром» и с полной внутренней автономией, хотя слово «автономия» было произнесено только год спустя в правительственной декларации Горемыкина 19 июля ст. ст. 1915 г.

Проект, в сущности, воспроизводил давнишнюю мысль Александра I, и знаменательно то, что русскому правительству пришлось подобрать вожжи в польском вопросе там, где они упали сто лет тому назад на Венском конгрессе. Перед выработкой этого воззвания у Нольде был небезызвестный польский деятель А.Р. Ледницкий, который впоследствии, в 1917 г., при Временном правительстве, возглавлял так наз. Ликвидационную комиссию по делам Царства Польского — по своему составу наполовину русскую, наполовину польскую. Мне пришлось в этой комиссии, ведавшей, в сущности говоря, всем польским вопросом, быть представителем МИД и лично близко узнать Ледницкого. С Ледницким Нольде встречался, дабы осведомиться о настроениях поляков, хотя сам же мне потом говорил, что поляки не верят Ледницкому, считая его оппортунистом. По поводу знания Ледницким польского вопроса Нольде отзывался крайне пренебрежительно, уверяя, что он, Нольде, в десять раз осведомлённее Ледницкого. Мне впоследствии также пришлось убедиться в полной неосведомлённости Ледницкого в том, что касалось истории и современного положения польского вопроса, а некоторые из его коллег с польской стороны ставили всю комиссию в тупик ребяческой постановкой государственных вопросов. И это были люди, ставшие впоследствии во главе независимой Польши.

Интересно отметить, почему именно была избрана такая форма решения польского вопроса, как воззвание верховного главнокомандующего, а не, скажем, манифест императора к полякам. Этот момент подвергался живейшему обсуждению, и было признано, что, если освобождение австрийской и немецкой частей Польши не состоится, обращение царя к своим «будущим подданным» будет, несомненно, вредно для престижа царской власти, не исполнившей своих обещаний «будущим подданным». Вообще в этом не совсем обычном воззвании к полякам от имени не царя, а только военного вождя армии крылась глубокая неувязка между освободительным характером войны в отношении всего западного славянства и её оборонительным характером, сказавшимся в манифесте Николая II о войне 1914 г., где были повторены известные слова Александра I в эпоху Отечественной войны, что «мир не будет заключён до тех пор, пока ни одной пяди русской земли не останется под вражеской властью».

Между тем, если бы новый царский манифест возвестил целью войны воссоздание Польши, то война из оборонительной превращалась бы в наступательную, хотя бы и с «освободительной целью». Вместо ясной и недвусмысленной постановки всего западнославянского вопроса русское правительство предпочитало прибегать к таким уловкам, как воззвание главнокомандующего, очевидно, менее обязательное, чем манифест царя. Сказывалась в этом и неуверенность в конечной победе над врагом, сквозившая не только в польском вопросе. Было, однако, кроме всего этого, и переданное по наследству от Московского государства традиционное предубеждение петербургской бюрократии против поляков. Надо было проявить всю энергию и темперамент Сазонова, чтобы вырвать у государя согласие на воззвание Николая Николаевича. Н.А. Маклаков, тогдашний министр внутренних дел, открыто высказывал своё недовольство этим неожиданным поворотом в польском вопросе. Про Сазонова он говорил, что «Сазонов ни одной провинции ещё не завоевал, а одиннадцать губерний отдал». В глазах известных кругов петербургской бюрократии воссоздание Польши, хотя бы под русским скипетром, означало отдачу врагам России — полякам — Царства Польского.

Н.А. Маклаков не был одинок в своих протестах против сазоновского метода решения польского вопроса, и он не бездействовал. Вскоре после опубликования упомянутого воззвания вел. кн. Николая Николаевича трое министров: внутренних дел — Маклаков, юстиции — Щегловитов и управляющий министерством народного просвещения — барон Таубе (он управлял в это время, замещая Кассо) подали секретную докладную записку государю по польскому вопросу, подробно излагая все аргументы против идеи восстановления единой Польши, хотя бы и под властью русского царя. Они настаивали на взятии обратно в той или иной форме воззвания вел. кн. Николая Николаевича и возвращении к «традиционной» русской политике, то есть к идее раздела Польши.

Желаемого результата записка не имела, первоначальное решение, торжественно возвещённое всему миру, не было отменено, но политика русского правительства в отношении поляков раздвоилась: по ведомству иностранных дел это была новая эра воссоздания единой Польши, по ведомству внутренних дел это была прежняя политика недоверия и подозрительности с несомненной скрытой целью сохранения прежнего раздела Польши.

Сазонов во всех дипломатических сношениях подчёркивал славянское решение польского вопроса как единственную цель русского правительства, Маклаков же в течение целого года до оккупации Царства Польского германскими войсками не сделал ни малейшего шага, чтобы на деле доказать наступление в польском вопросе «новой эры». Целый год воззвание вел. кн. Николая Николаевича служило только для «внешнего употребления», и, несмотря на все усилия Сазонова, во внутренней политике всё оставалось в этом вопросе по-старому. Неудивительно, что у союзных дипломатов, конечно, хорошо осведомлённых о разногласиях в Совете министров на этот счёт, создавалось впечатление неискренности русского правительства, а между тем разве можно вести широкую славянскую политику, если русско-польские отношения не выльются в форму искреннего и прочного примирения?

В особенности в этом направлении старалась французская дипломатия, казалось, поставившая своей целью добиться здесь во что бы то ни стало действительно «новой эры». Но, наверное, Палеолог, бывший в то время французским послом в Петрограде, и не подозревал, как ловко пользовались Н.А. Маклаков и М.А. Таубе его заступничеством за поляков, чтобы выставить Сазонова перед государем проводником коварных затей наших «союзников», поднявших польский вопрос, дабы ослабить наше положение в Европе отторжением от России с таким трудом добытого Царства Польского.