Прыжок в ледяное отчаяние - Анна Шахова

— Успокойтесь, Валентин Владимирович, и давайте созвонимся, когда вы решите с этим Мячиковым. Крепитесь. До свидания. — Влад бросил трубку на сиденье и с досадой покивал головой.

А Михайлов, отбросив покрывало, встал с кресла и поплелся в кухню — достал из холодильника початую бутылку водки, плеснул в стакан и залпом выпил. Потом, сев за стол, уронил голову на руки и тихо заплакал. Сил на бурное выражение горя у неутешного брата не осталось, и потому он то впадал в сонное оцепенение, то плакал тихо, безнадежно.

Шатову повезло, что он в момент невольной встречи любовницы и жены был на фестивале мультфильмов в одном из древнерусских городков, насчитывающем пару улиц Ленина, вдоль которой стояли три мужских монастыря, и пересекавшую главную магистраль — улицу Крупской, упиравшуюся в монастырь женский. Стены древнего Кремля смотрели на памятник вождю мирового пролетариата, а вождь, в свою очередь, взирал на Кремль. Все это, вкупе с продажей медовухи, армейской символики, шапок-ушанок и бутылочек с воздухом святого города, и должно было создавать, по мысли местных, неповторимый колорит нынешней Руси, чтущей традиции.

Саша озвучивал в картине-призере трех персонажей — Пня, Принца и Автора. Пребывая в прекраснодушном настроении после награждения, на котором не стихали призывы к «разумному, доброму, вечному», Шатов резко напрягся, включив телефон. Шквал яростных СМС оповещал о катастрофе — Люша каким-то непостижимым образом познакомилась с Танечкой. «Бог шельму метит! Но я оценила и ее молодость, и ее красоту» — гласило первое послание супруги. Далее жена требовала немедленных звонков. Любовница оказалась импульсивнее. Звуковое сообщение верещало: «Как ты мог подстроить подобное?! Она чуть не убила меня Бетакамом!» СМС оказалось спокойнее: «Неужели ОНА пришла случайно?» И — будто выброшенный белый флаг: «Успокой меня, скажи, что я все не так понимаю…» Оглушенный, потерявший аппетит перед уютным фуршетом, призывающим запахами коньяка, жюльена и копченостей, Шатов позвонил сначала Танечке. В надежде оправдать ситуацию: ну не могла же Земцова представиться Люше, как «любовница вашего мужа». А догадки? Мало ли что подумала эмоциональная супружница? Танечка отвечала сухим тоном оскорбленной невинности:

— С трудом я верю, Шашечка, в такие случайности. Прийти именно в нашу редакцию, в архив под видом следователя! Но она у тебя с фантазией: домохозяйка, вырядившаяся ментом, — курам на смех!

Шатов, рухнувший на гостиничную кровать в парадных брюках и рубашке, пытался стащить с шеи неподдающийся галстук-удавку:

— Тань, давай не будем обсуждать, что, как и когда делает моя жена, а просто ты мне коротко и ясно постараешься рассказать, что же произошло.

Танечка, покоробленная незыблемым — «моя жена», рассказывала долго и путано. По большей части описывая свои эмоции. Но картину происшедшего Александру удалось восстановить, и он приободрился:

— Значит, Юля только по твоей реакции решила, что ОНА — это ты?

— А как, как я, по-твоему, должна была реагировать на это выслеживание? — Танечка металась по комнате съемной квартирки. — И она мне открыто пригрозила расправой — выдрать волосы! Быдло! Плебейка! — Любовница прикусила язык, не услышав в ответ ни звука.

Шатов же, встав с кровати и освобождаясь от брюк, с клокочущим раздражением произнес:

— Я позвоню тебе, когда все уляжется и я во всем разберусь. Пожалуйста, не звони мне сама. Пожалуйста…

— Ясно. Мне ВСЕ ясно. — Танечка кинулась в продавленное кресло, по инерции запихивая кусок вылезшей ваты в прореху на обивке. — Я все понимаю про нее, тебя и твои чувства. Но знай, что я буду тебя ждать и любить, несмотря ни на что! Знай!!

Обычный Танечкин ход — искренне и просто распахивать душу, декларировать сокровенное во всеуслышание — не возымел действия на этот раз. Шатов, панически испугавшийся потерять жену, уже звонил ей, забыв о «верной» любовнице:

— Люлюш! Ну что ты придумала? Какая-то дура-студентка что-то ляпнула тебе, а ты?

— Она не дура и не ляпала. — Люша шла, нагруженная пакетами, из универсама. Несмотря ни на что, она оставалась заботливой матерью семейства: приготовление нормального обеда к завтрашнему приезду мужа и сына не отменил бы и анонс конца света по радио. Что уж говорить о какой-то испуганной архивисточке!

— Иногда ведь слова не нужны, Сашка. Понимаешь, мне все стало в один миг ясно.

— И этой ясно, — пробурчал самому себе Шатов.

— Что? — Люша остановилась у лавочки, поставив пакеты.

— Говорю, что мне лично ничего не ясно, а тебе вот вдруг показалось, и уже ясность. Короче: Татьяну Земцову я порекомендовал новостийщикам как приличную корреспондентку или редактора. То, что она работает в архиве и сразила тебя наповал своим видом или не знаю чем там еще, не моя вина, и это вообще ничего не значит. Я приеду завтра — и все будет хорошо. Как прежде…

Шатов снова рухнул на кровать, освободившись уже и от рубашки.

— Слушай, ты не устал врать? — Люша села на лавочку, сняла перчатку и прижала теплую ладонь к глазам. — Немыслимое бремя, по-моему, жить во лжи.

— Люш, я люблю тебя. И я твой муж. И это правда. — Шатов с трудом сглотнул комок.

Супруги замолчали, прислушиваясь каждый к своему сердцу, которое ведь не обманешь. Ну, разве что задуришь на время.

Танечка пометалась по квартире, пнула ненавистное облезлое кресло, тощий диванчик и вновь, с остервенением, кресло. Когда же, когда же она вырвется из этой убогости, нищеты, отверженности?! Надменные корреспондентишки, холеные ведущие, снисходительные, но равнодушные начальнички всех рангов — Танечка должна, обязана принадлежать к их когорте! Она ведь умная, хваткая, красивая. И она достойна. Много больше достойна, чем какая-нибудь Людка Чупрынина со своей боксерской челюстью и слезливым прихлебом на камеру. Или Светка Ракитина — тоже мне, корреспондент Европейского бюро. Мужик мужиком — наглая, склочная, уродливая. Нет, вопрос отныне ставится ребром: или я, или она. Или эта тявкающая кудлатая Люша, или я — ровня Шатову во всех отношениях. Не может прахом пойти столько усилий, родительских денег пополам с упреками и унижениями! Как трудно давались когда-то объяснения с квохчущей матерью и дуболомом-отцом, что их карьеру — бухгалтерши и инженера — в гробу она видала! Вместе со штабелями огородных заготовок, штопкой носков для дачных ботиков, каникулами на бабкином сеновале, пропахшем козьим духом, покупкой рюкзачка к школе, как венцу родительской заботы. Впрочем, что они могли — мелкие служащие периферийного городишки? Смешно и вспоминать, что лет пять назад Танечка считала свой Рыбинск чудом современной цивилизации. Поездка в Москву все изменила! Лучших учеников школы наградили трехдневной экскурсией. Ни Кремль, ни Тверская, ни Третьяковка так не впечатлили отличницу Земцову, как экскурсия в Останкино. Телецентр ошеломил пятнадцатилетнюю Танечку антуражем необъятной космической станции, которую обслуживала каста избранных. Город в городе. Сверкающий загадочный мир среди российской серенькой непривлекательности. Тогда Таня и решила, что станет одной из этих улыбчивых, шикарных женщин, на которых будто светится клеймо — «мадам благополучие». А значит, подразумевается отдых в Испании, особняк на Новой Риге, поездки с лощеным, состоявшимся мужчиной на «Лексусе» в закрытый клуб, на просмотр новинок киносезона.

Все началось, как и ожидала покорительница столицы, с испытания на прочность. Никто не ждал Земцову с распахнутой дверью у телецентра. Она не могла устроиться даже экспедитором без прописки и рекомендаций. Аренда квартиры, покупка ненавистных «дошираков» и поддержание имиджа — маникюр, стрижка, косметика съедали львиную часть родительских денег. Мама настаивала на поступлении в нормальный вуз, с общежитием. Но меньше, чем на ВГИК или МГУ, Танечка не рассчитывала. И всюду провалилась. Один из журфаковцев — маменькиных сынков с гонором и зыбким угадыванием под ним мозгов и совести, надоумил ее устроиться в Школу телевидения. Для этого Земцова, закусив удила, полгода пахала без выходных в салоне сотовой связи. И скопила денег на целый семестр.

…А потом она встретила Александра. И поняла, что вот он, наконец, ее ШАНС! Шанс не торопился брать на себя попечения о свалившейся на голову «любви». Спасибо, что хоть к февралю приткнул в новости. И при ближайшем рассмотрении оказался не слишком блистателен, богат, умен и щедр. Не ездил на курорты, не дарил украшения, не водил пассию в ночные клубы или на модные показы, которые были далеки от него, как кактусы от бурого медведя. Он любил работу, дачу и жену с сыном. Любил ли он Танечку? Этот вопросец, как казалось Земцовой, разрешился положительно совсем недавно. Она вынудила Сашу в тот вечер крикнуть это злосчастное «люблю», будто одно слово способно, как магический ритуал, преобразовать действительность. Сотворить бытие из небытия. Или превратить ложь в истину. В том, что Танечка тяготилась отношениями с преподавателем, как перманентным экзаменом на профпригодность, она призналась себе давно. Жизнь с Шатовым представлялась постоянным хождением на котурнах: образ непосредственной, но серьезной девчонки с очами, горящими безоглядной любовью, утомлял Земцову уже до судорог. Вот с влюбленным Сенькой Бубновым она становилась собой — холодноватой, насмешливой, практичной. Ему она и кинулась звонить, попинав в бессилии убогую мебель съемной хибарки.