БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА - ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ

Курск. Мы вышли из поезда, немного отдохнули в заброшенном саду и отправились в город. Гипсо­вые фигуры русских мальчиков и девушек оказались у нас на пути. Оперный театр лежал в обломках, церковь была осквернена безбожным музеем. По­том мы нашли церковь поменьше, где сохранились еще иконы и алтарь. Бедные и бесцветные дома не украшали улицу. Мы зашли в солдатский дом, где читали, играли в шахматы и музицировали на рояле, у которого не было педалей. Затем купили у старухи красные розы и приложили их к своей груди. Нас ок­ружали улыбающиеся люди, дети и женщины обра­щались к нам с дружескими словами, а одна девуш­ка подарила нам пламенный взгляд. Отныне мы ста­ли «кавалерами роз»28.

Выйдя на террасу, мы наблюдали, как на город опускается темнота, говорили о смерти, о прибли­жающихся сражениях, о возвращении домой из дальних краев.

Затем в товарных вагонах мы выехали в Охочев-ку, там выгрузились и поставили палатки. Ночной дождь барабанил по брезенту, тряс полотно. Мы чувствовали себя в безопасности и рассказывали друг другу разные душевные истории.

Утром небо было серым и дождливым. Мы жда­ли приказа и, получив его, отправились в дальней­ший путь.

Зной сменялся дождем. Мы быстро уставали. Винтовки и рюкзаки давили на плечи. Кровь стыла в жилах, нас качало и шатало, мучила жажда: воды у нас не было. Наступила ночь, когда мы наконец рас­положились на отдых, раскинув под дождем палат­ки. Легли спать. Над нами постоянно гудели моторы русских бомбардировщиков, которые шли бомбить Воронеж.

Утром мы снова на марше. Идти было тяжело, жажда становилась невыносимой.

У ручья мы остановились на короткий отдых. Опустили ведра в воду и пили, пили ледяную живи­тельную влагу, потом смывали с лиц соль и, охла­дившись, ложились в тень, стараясь дать отдых сво­им измученным, покрытым пузырями ногам. И сно­ва в дорогу.

Я шел уже из последних сил. Выпитая в боль­шом количестве вода вызвала тошноту. Кое-кто из моих товарищей падал на дороге, потом поднимал­ся и шел дальше. Короткий отдых. Я с трудом дог­нал свою часть. Потом для нас подали грузовики, и мы прибыли в Колбнар.

Там я улегся в уличную канаву, не в силах сдви­нуться с места. Учащенно билось сердце. Друзья от­несли меня в палатку, а утром я отправился к врачу. Он нашел мое состояние критическим и дал указа­ние отправить меня обратно в Курск. Таким образом, я попрощался с попутчиками, «кавалерами роз», и стал курьером, который должен был сообщить их родным о готовности отдать за родину жизнь.

Поездка на запад

Войска шли навстречу врагу. Длинная колонна усталых солдат далеко растянулась в бесконечном русском пространстве. Пыль от множества сапог окутывала ее, улица терялась где-то вдали. Я смот­рел ей вслед.

Товарный поезд подбирал раненых. Для них еще хватало места в вагоне, но прибывали все но­вые и новые. Мне с моими попутчиками места почти не оставалось. Локомотив подал сигнал и медленно тронулся. Моя поездка на запад начиналась.

Постепенно темнело. Дым от паровоза оседал на наших лицах. Они становились угольно-черными, как у шахтеров, и мы смеялись, глядя друг на друга.

Возвращение домой!

Я молчал весь этот день. Перед моими глазами проходила дорога, по которой мы шли накануне на пределах своих сил. Улицы, по которым мы тогда маршировали, казались бесчисленными, пыль осе­дала на наших ботинках. Аромат лугов и запах сена смешивались с чадом от горящих изб.

Сильный ветер дул мне в лицо. Я пытался заглу­шить свою усталость и боль, время от времени впа­дая в безграничное веселье.

В Охочевке мы переночевали. А на следующий день к полудню были уже снова в Курске.

На грузовиках нас доставили во временный гос­питаль. В его красном многоэтажном здании царил настоящий хаос. Раненые, стонущие, дрожащие от лихорадки не получали никакой помощи. Один из врачей вынужден был прекратить работу из-за пол­ного истощения нервной системы, другой пил без конца, бутылка водки стояла рядом с хирургически­ми инструментами и бинтами. Он старался по воз­можности скорее отправить раненых в стационар. Этот врач выдал мне документ для поездки в Вар­шаву.

К ночи война подошла к Курску. Русские летчики бомбили город. Товарный поезд с ранеными вышел из него среди фейерверка залпов зенитных орудий. Прожекторы разрезали мрак, а бомбы сыпались на город всю ночь.

Поезд шел в Варшаву. По дороге мы покупали землянику у русских женщин. Сидели у двери, спали на полках, подстелив под себя грязную солому. Ко всему этому мы уже привыкли и не задавали себе лишних вопросов. Поезд шел день и ночь. Но теперь наша поездка уже была безопасной. Обреченные на смерть, мы испытали такое чувство, как будто нас помиловали. Мимо раскрытых дверей вагона тяну­лись бесконечные леса, а вечером на небе вспыхи­вали яркие звезды.

Я возвращался домой.

Варшава29. Я быстро выздоравливал. Музици­ровал с певцом и виолончелистом и шутил с меди­цинской сестрой. Но ночью спал плохо. Нервное на­пряжение не давало покоя. Волнение, сомнения и надежды, связанные с возвращением домой, терза­ли меня. Тем более что мне уже не давали морфия.

Я вставал и отправлялся бродить по темным ко­ридорам госпиталя. Ночная сестра как-то встрети­ла меня и проводила в свою комнату. Время от вре­мени она выходила, шла по палатам, прислуши­ваясь к стонам солдат, приносила медикаменты и возвращалась ко мне. Мы беседовали всю ночь. Я говорил мало. А от нее узнал о трагедии на войне одной санитарки.

Ни одна женщина, даже ни одна проститутка, не испытывала столь бесстыдного обращения, как ве­ли себя с санитарками солдаты на войне. Мало то­го, что ей приходилось иметь дело с беспомощны­ми, кровоточащими, гноящимися телами людей, о которых она заботилась, ей приходилось испыты­вать еще и душевные муки. Она вела жизнь среди ран, гноя, болей и экскрементов. А встречаясь с солдатами на позициях, вынуждена была терпеть их бесконечные приставания. Сестра была первой и единственной женщиной, с которой они встреча­лись спустя долгое время, Поэтому она видела пе­ред собой только безликую и бесполую массу в форменных одеждах. Как только солдаты выздорав­ливали, они становились для нее животными, жаж­давшими ее тела. Сестра страдала, глядя в глаза этих солдат, которые следовали за ней повсюду, на­блюдали за ее походкой, мысленно раздевали ее. Когда они страдали от боли, то видели только ее за­ботливые руки и ловили каждое ласковое слово. Медсестра дарила им доверие, помогала, как мог­ла, смеялась вместе с ними, и пациент выздоравли­вал. Состояние его улучшалось. И он постепенно те­рял чувство благодарности. Да сестра и не требова­ла этого от него. Но тут начинались двусмысленные шутки, попытки к сближению, непристойности. Се­стра продолжала смеяться вместе с ними, хотела помочь этим суровым людям обрести себя, но они уже не знали границ. Животное чувство оказыва­лось сильнее. Они требовали, чтобы сестра вела се­бя как женщина, а она оставалась по-прежнему са­нитаркой. И теперь уже солдаты злоупотребляли ее товарищеским отношением с ними. Ни юмор, ни по­веление сердца здесь уже не помогали. Грязные от­ношения набирали силу и, не получая ответа, пере­ходили в ненависть. Добыча ускользала от них, и им оставалось только упражняться в пошлых речах.

Я сам был этому свидетель. Однако сестра рас­сказывала, что некоторые санитарки не выдержива­ли и начинали вести себя так же, как и эти мужчины. В конечном итоге они становились проституткам. Они никого не любили, их просто брал самец, жи­вотное, которое они выбирали из серой массы для себя. Сегодня они получали один какой-то экземп­ляр на выбор, а завтра другой. Эти проститутки с трудом, но все же как-то терпели.

Были санитарки, которые обращались с солда­тами только как с невоспитанными детьми, с тем скепсисом матерей, которые смиряются со своими неразумными чадами, или вели себя как монахини, которые выполняли свою работу из сострадания и не спрашивая, ради Иисуса, о какой-либо плате. Были такие, которые отвергали притязания, а неко­торые просто боялись солдат. Надо также заметить, что большинство сестер и санитарок были молоды.

Медсестра, рассказывая мне все это, гладила мои волосы. Но я старался не смотреть на нее. И она продолжала говорить дальше своим слабым голосом.

Женщинам на войне было тяжелее всего. Они чувствовали себя женщинами, хотели оставаться ими, хотя и выполняли поистине мужскую работу. Но ведь они также хотели любить, сочетаться бра­ком, иметь детей от одного-единственного мужчи­ны. А здесь тысячи солдат уверяли их в своей люб­ви. И они уже не верили больше в любовь. Массы людей задавили отдельные личности, одиночки по­теряли свое значение. И женщине казалось, что все мужчины на одно лицо. Никаких исключений, ника­ких серьезных чувств от своих пациентов они уже не ждали, не верили ни в какое искреннее движение сердца. Иногда что-то просыпалось в них, они ста­новились нежными и ласковыми, но затем убежда­лись, что перед ними не любящие существа, а по­хотливые животные. Они чувствовали в каждом сло­ве этих солдат скрытую жадность, в каждом вздохе только фальшивые стоны. Таким образом, они дела­ли для себя критические выводы и не находили в сердцах солдат никакого отклика. И чувствовали, что в этом мире никто не ценит их девственности. Вероятно, они цеплялись еще за аристократиче­скую маску госпитального врача. Но если они и меч­тали о дорогом часе свидания с ним, то в конце кон­цов испугались бы. Маска быстро слетела бы с его лица, а разочарование девушки стало бы еще более горьким.