Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Это как же такая махонькая пташка по-таковски вопить приловчилась!

Во всех тварях божьих смысл есть. Знатно потрудился Сварог небесный. Всякие птахи, рыбы, звери, не говоря о людях, на свой лад сотворены. Сотворил Сварог людей всякого на особицу, а заповедал любить друг дружку, жить в мире, без раздоров. Знают люди заповеди божьи, ведают, что любо богам, что нет, да не могут мирно, ладком ужиться. Да кто не может-то? Ходила ли когда Ольшанка на Дубравку, или Городня на Ольшанку? То князья без походов жить не могут. Добро б только на степняков или ромеев ходили. О тех речи нет, так со своими же русичами бьются.

Грелся Торчин на солнышке, подрёмывал, на гуслях поигрывал, прошедшую жизнь обмысливал. Сколько себя помнит, богам служил и людям. Учил людей богов, Правь славить, правду от кривды отличать. Для самого себя и дня единого не прожито. Потому уходил Торчин в Навь без страха, чист он перед Сварогом. Может статься, оглядит Сварог небесный Торчинову жизнь и возьмёт к себе в Ирий.

Зоряна, приготовив едомое, уходила в лес, на луга. Собирала душицу, пустырник, горец, красную травицу, копала коренья кукушкиных слёз. Студенец же заготавливал дрова. Пищу для священных костров наготовил, жители с жатвой управятся, привезут. Но и для себя надо озаботиться. Зима длинная, без дров скучно станет. Возвращался в святилище под вечер голодный, потный, усталый.

3

От натруженного мужского тела исходил терпкий запах. Зоряна поливала воду в подставленные пригоршни, лила на лохматую голову, смеясь, опрокидывала берестяной черпачок на лоснящуюся потом спину. Студенец потешно вздрагивал, гоготал довольно. Четвёртое лето не касалась Зоряна мужской плоти. Глядела на Студенца, усмехалась про себя. Экий парнище вымахал, а бестолковый, как телок. Неужто не манят женские ласки? И не стара она вовсе, на сколько лет всего и старше? Или не глянется ему? Так и знакомств с жёнами и девами не водит. Или боится её? Видно, строга чрезмерно. Неужто так и пройдёт её век, и не познает того, что богами жёнам назначено? Сколько раз видела, как счастьем светятся материнские глаза. Неужто не познает она того же, не прильнёт к груди, не загулькает, не забулькает её кровиночка, её дитятко? Прав мудрый Торчин. Рады ей люди, почёт оказывают. Да ведь и ей хочется того же, что все жёны имеют. Чтоб мужик стиснул, приголубил, и чтоб дитятко своё, родное у неё было. Лучше б доченьку. Уж она бы её всему обучила.

Студенец, не дождавшись очередной порции воды, поднял голову. Зоряна стояла, прикусив губу.

– Ты чего? – молвил и осёкся, встретив странный взгляд женщины.

От того взгляда огнём полыхнуло в груди. Студенец сапнул, пробормотал запинаясь:

– Ты чего… глядишь так?

Зоряна усмехнулась, вылила оставшуюся воду, подала убрус, взгляд не прятала. Студенец словно впервые увидел натянутую на груди сорочку, сочные, что спелое вишенье, губы.

– Солнце сядет, стемняется, выходи. Пойдём в поля.

Обтёршись, Студенец отдал убрус, глянул в глаза, молвил с замиранием:

– Торчину тяжело ходить, видит едва. Под руки вести придётся.

Зоряна едва не расхохоталась.

– Вдвоём пойдём. Траву особую покажу, при месяце собирают.

– Ладно. Торчину всё ж скажу, может, тоже соберётся.

– О-о! Не говори ничего Торчину. Стемняется – и выходи.

Сияние молодого месяца мягко ложилось на вершинки копёшек. Сами копёшки чернели кучами. Миновали одну, другую. Зоряна остановилась, велела:

– Сними снопы, сложи на землю.

Студенца охватило нетерпение, накалывая в темноте руки, снял снопы. Зоряна набросила ряднушку, спустила с бёдер понёву. Горячие руки повлекли Студенца.

– Иди же, иди, любый мой. Заласкаю, зацелую.

Трижды уводила Зоряна молодого волхва в поле. На вторую ночь Студенец спросил:

– Почто на поле ходим? В твоей избушке не увидит никто.

– Понести хочу. Понести хочу, потому и вожу тебя на житные копы.

С тех ночей изменился Студенец. Куда подевалась робость и смущение. Мудрый Торчин всё понимал, всё примечал и относился благосклонно к ночным отлучкам своего ученика.

Жито сжали, копы свезли на гумна. Велеса не забыли, остатние колосья связали бородкой, пивом полили. Мужики готовились к молотьбе: ладили цепы, деревянные лопаты, проверяли напоследок житные ямы, выжигали кострами притаившуюся по углам сырость. Вечерами по дворам зачастила Зоряна. Вчера рудый повой потворницы мелькал в Дубравке, сегодня в Ольшанке заглядывала в один двор, в другой. Время шло к осенним свадьбам. Семью создавать – крепко обмысливать надобно. Молодым горя мало, через костёр попрыгали, в кустах помиловались, глядишь, уж «любушкой» да «любым» друг дружку зовут. А ежели прабабка парубка, про которую он и знать не знает, родной сестрой прабабке «любушки» приходилась? Тогда как? Что за дети пойдут? – с червоточинкой. Потому не простое у Зоряны было дело – родню до пятого колена перебирать. Что ольшанцы меж собой, что дубравинцы, давно перероднились. Потому ольшанские парни искали жен в Дубравке, а дубравинские – в Ольшанке. Брали жён и из Городни, но своих дочерей и ольшанцы, и дубравинцы за городнянских отдавали редко и с большой неохотой. Боярин Брячислав мало-помалу прибирал селище к рукам, вольных смердов в сирот обращал. Кто пожелает неволи своему чаду? Зоряна и родство выясняла, заодно проведывала, согласны ли родители дочь за такого-то парня отдать. Матери тоже не теряли времени зря. Про всё надо вызнать: что за дивчина, работяща ли, покорлива, скромна ли или своенравна, сварлива, да на всякое слово огрызается. Не шутка чужого человека в семью принимать.

Пришла Зоряна и во двор к Желану. Купава завидела гостью, убежала к телушке, репья из хвоста выбирать. Насмешник Голован хохотнул:

– Ай, сестрица, дела себе не найдёшь?

Купава оставила телушку, ушла к воротчикам. Но и тут не стоялось. Подумала: «Увидят – сразу поймут, чего жду. Опять засмеют». Схватила метлу, принялась двор мести. Дождалась, вышла Зоряна из избы, усмехнулась потворница уголками губ.

– Жди гостей, девонька.

Купаве враз и радостно сделалось, и насмешек опасается. Голову пригнула, ещё шибче мести принялась.

Глава 12

1

Как и прочие жители Дубравки, Борей с Златушей были ведомы Желану с Млавой. Встречались на Красной Горке, на игрищах меж сёл, молениях. Знакомы были, но дружбы не водили, по праздникам не гостевали. Но пересекались волшебные нити жизни, сотканные Макошью-матушкой.

Меринка Борей не распрягал. Ослабил подпругу, узду, привязал к тыну, бросил охапку травы. Меринок помотал головой, отгоняя привязавшихся по дороге оводов, поглядел на хозяина, принялся лениво жевать. Обычно в Ольшанку ходили пеши, но сегодня был особый случай. Златуша, дожидаясь мужа, поглядывала через калитку во двор, стараясь сохранить на лице безразличие. Для повидавшей жизнь мужатицы, у коей детки своих деток заводить собрались, одного взгляда на подворье хватит, чтобы понять, что за семья тут обитает. Стоит ли с ней родниться или лучше бежать отсюда без оглядки и сыну заказать, чтобы и думать не думал неряху-грязнулю в дом приводить.

Ради торжественного случая оба супруга обули праздничные лапти, плетённые с подковыркой и ремнём. Борей оделся обычно, в чистое, не ношеное. Златуша принарядилась: надела синие бусы из трубчатого стекла, красную понёву, вышитую сорочицу из бели с бубенчиками на рукавах. Бубенчики же и коники с закрученными хвостами украшали кожаный поясок. Голову покрыла синим повоем.

На шум и собачий лай вышла Млава, отворила воротчики. Гости поклонились хозяйке. Борей, сжимая в правой руке кукуль, левой разгладил усы, кашлянул в кулак, спросил, дома ли хозяин. У них вот дело есть до обоих, сесть бы ладком да обсудить неспешно.

– Дома сам, на гумне, – ответила Млава. – Так идёмте ж в избу, а я самого кликну.

За избой, в затишке Купава с Заринкой под присмотром бабушки крутили жернова, ссыпали намолоченную муку в берестяной короб. С гумна доносился перестук цепов. Завидев гостей, Купава прикусила губу. Заринка, округлив глаза, посмотрела на сестру. С первого взгляда будущая невестка Златуше понравилась. Всё успела отметить – и работой дева занята, и засмущалась, знать, скромна. Млава проводила гостей в светлицу, усадила на лавку, убежала за мужем. Стук на гумне стих. Житовий, отвернувшись к скирде, смеялся в кулак. Желан качал головой. Голован, сморщившись, тёр покрасневший лоб. Млава сердито посмотрела на мужа и старшего сына.

– Чего смеётесь над малым? Нет чтоб научить, так потешаются ещё, – убрав руку Голована ото лба, оглядела ушибленное место. – Иди, родименький, к бабушке, пускай тряпицу смочит холодной водой и приложит ко лбу, – повернувшись к мужу, позвала: – Бросай молотьбу, гости приехали.

– Каки таки гости? – пробормотал Желан недовольно. Солнце ещё не село, жаль было терять время попусту. – Ай у них дома работы нету?