Человек-торпеда - Сергей Зверев

Впрочем, блаженное беспамятство продлилось бы недолго – очень уж решительно были допросчики настроены. А способы быстро привести человека в чувство есть. Но тут в комнату влетел молодой кореец в камуфляже и с автоматом.

– Мы его ранили! Я нашел кровавый след, он ведет к морю!

Переспрашивать Зим не стал – он прекрасно понял, о ком речь.

– Так зачем ты сюда пришел?! – рявкнул он, вскакивая. – Нам нужен не след, а он сам! Нужно было его догнать и убить!

– У воды след обрывается. Там стоит ржавый корабль, я обыскал его весь, но он пуст.

– Значит, плохо искал! – прорычал Зим. – Веди нас туда!

– А этот? – спросил Чан, кивнув на пленника.

– Он никуда не денется! А если тот урод уйдет, то через несколько часов сюда вся его деревня нагрянет! Туда, скорее! Чан, людей по дороге соберешь!

И Зим кинулся к двери. За ним последовали Чан, уже бормочущий что-то в наплечную рацию, и парень, принесший вести. С Чангом остались только часовой и врач.

11

Грузовик ученых-экологов ехал по степи, приближаясь к месту, где можно было въехать на узкий перешеек, соединявший остров Возрождения с материком. За ним следовал еще один грузовик – с оборудованием.

Было утро, солнце пекло еще не сильно, ученые, расположившись в открытом кузове грузовика, смотрели на степь и беседовали. Сейчас, когда грузовик ехал по совершенно ровному месту, можно было даже особенно не тратить силы и внимание на то, чтобы держаться за борта.

– Как красиво! – восторженно вздохнула О-Рибу. Японка вдруг расцвела. Оказалось, что она даже весьма недурна собой – ветер трепал выбившуюся из-под заколки прядь волос, на губах девушки заиграла легкая улыбка.

«А ведь у Иримато губа не дура», – отметил про себя Былинкин, который до сих пор считал японку классическим «синим чулком», фригидной истеричкой, свихнувшейся на экологии. Он таких навидался по горлышко.

Впрочем, положительные эмоции всегда красят людей. Особенно женщин. Их действие куда эффективнее любой косметики. А сейчас было от чего прийти в восторг. Проняло даже самого Былинкина, который себя считал человеком не особенно эмоциональным.

Но очень уж хороша сейчас была приаральская степь. Именно сейчас, весной, эти места цвели, совершенно преображаясь. Век их недолог – неделя, полторы, – но свежий человек, попавший в приаральскую степь в это время, бывает поражен и восхищен щедростью природы и чистотой ее красок. Экологи же, особенно чувствительные к красоте природы, были просто в полном восторге. Сейчас они как раз проезжали мимо полей тюльпанов – какое-то время все молча любовались ими, потом, словно спохватившись, О-Рибу схватилась за камеру. Былинкин тоже вытащил из футляра фотоаппарат. Разумеется, он понимал, что примитивная «мыльница» всей этой красоты природы не передаст, это не японская камера. Но удержаться от того, чтобы не сфотографировать, он просто не мог.

– Давайте остановимся! – воскликнула О-Рибу, когда метрах в трехстах от грузовика появилось маленькое стадо. Что именно это за животные, издалека разглядеть было трудно.

– Нет, сейчас нельзя, – покачал головой Иримато. – Мы должны сделать свое дело. На нас лежит огромная ответственность. Ведь всему этому, – он сделал широкий жест, обвел рукой, показывая на простирающуюся вокруг степь, – всему этому грозит страшная опасность. И только мы может ее предотвратить, больше никому нет дела до того, что захороненные безответственными военными вирусы могут в любой момент вырваться на свободу!

– Да! Правильно! – воскликнул Като. – Я не любил Советский Союз, но тогда руководители хоть немного заботились об экологии, поддерживали порядок и следили за опасным оружием. А теперь всем это безразлично!

Былинкин и Сысоев переглянулись. Оба не сказали вслух ни слова, но поняли друг друга прекрасно. И тот, и другой считали, что военные, которые прекрасно понимали, с чем имеют дело, захоронили все надежно. А для экологии этих мест распад СССР наоборот был только на пользу – намного снизилась активность человека. Вон, даже Арал пересыхать перестал, наоборот, постепенно приходит в норму.

– Ты прав, Като, – сказал Савада. – В те времена хотя бы не было опасности, что бактериологическое оружие попадет в руки международных террористов или режимов типа корейского или вьетнамского.

– Советский режим и сам был не лучше, – сказала О-Рибу. Поразительно, а ведь раньше девушка целыми днями молчала!

– Ну, это как сказать, – ответил Былинкин. Его замечание девушки слегка обидело. Советскую власть он и сам не любил, но последние пятнадцать лет развеселой жизни на так называемом «постсоветском пространстве» избавили его, как и многих других либералов, от розовых очков. Впрочем, и от черных тоже. Известно ведь, что либеральная интеллигенция перестроечных лет – а именно на те годы пришлась ранняя молодость Былинкина, – обладала очками обоих видов. Просто через розовые либералы смотрели на Европу и Америку. А через черные на свою собственную страну. Теперь же стало ясно – много было хорошего в Советском Союзе. Плохого, ясное дело, тоже хватало. Однако вот парадокс – хорошее с распадом СССР очень быстро исчезло почти полностью. А плохое, тоже почти полностью, осталось. Былинкин, думая об этом, вспомнил слова, вычитанные недавно в одной книжке, – что-то насчет того, что при кардинальном изменении общественного строя лучше всего приспосабливается к переменам именно то, что вызывает наиболее резкое и непримиримое желание этот строй поменять.

– В чем-то и не лучше, – продолжал Матвей Семенович. – Но уж точно СССР был ответственнее, чем Вьетнам, Корея и Куба какая-нибудь. По крайней мере без серьезной причины он бы такое оружие применять не стал.

– Верно, – поддержал его Илья Вадимович Сысоев.

Спорить японцы не стали – видимо, из уважения к чувству патриотизма своих коллег, для японцев такого рода чувства святы.

Тем временем грузовики подъехали к морю и покатили вдоль побережья. До перешейка оставались считаные километры. Экологи снова замолчали – приаральская природа открылась перед ними с новой стороны, здесь, около воды, все было не так, как в открытой степи.

Над узким заливчиком, полумесяцем вдающимся в берег, кружила стайка сварливых крачек. Их пронзительные скрипучие голоса далеко разносились над водой. Время от времени птицы отвесно пикировали, выхватывали из воды рыбью молодь. О-Рибу нацелила было на них камеру, но тут же перевела ее на более достойный объект – чуть дальше над морем описывал широкие круги крупный орлан-белохвост. Эта птица серьезная, в отличие от крачек, молодь орлана не интересует. Он выжидает подолгу, иногда до получаса, то поднимаясь в восходящих потоках, то планируя вниз, к волнам. А потом делает резкий бросок вниз. О-Рибу очень повезло – она нацелила на орлана камеру за несколько секунд до очередного броска. Орлан стремительно спикировал, на долю секунды почти погрузился в воду, и вот он уже тяжело летит к берегу, сжимая в когтях крупную серебристую рыбину.

– Как здорово! – воскликнула девушка, ведя объектив за птицей. – Кто это?

– Орлан-белохвост, – ответил Сысоев. – Да, повезло вам, он не так часто ныряет, а добычу хватает примерно один раз из трех.

– Какие кадры получатся! Дикая природа, ни малейшего следа присутствия человека!

– Ну, кое-какие следы человека в кадр попадут, – сказал Былинкин. – Вон та лодочка, например.

– Какая лодочка? – спросила японка.

– А вон, – Былинкин показал рукой.

Вдалеке от берега действительно двигалось довольно большое судно на воздушной подушке – совершенно не типичное для здешних мест.

– Да, правда, – с легким разочарованием в голосе сказала японка.

– А разве это называется лодочка? – неожиданно спросил Савада Иримато, пристально всматриваясь в судно.

– Нет, наверное. Это я так, иронически, – ответил Былинкин.

– Понятно.

Больше загадочное судно ученые не обсуждали. Савада, которого оно заинтересовало, впредь вопросов не задавал, а русских это и вовсе не интересовало. Плавает оно, вот и пусть себе плавает.

Вскоре грузовики въехали на перемычку между островом Возрождения и материком. Примерно через полчаса впереди показался блокпост. Встретил экологов молодой военный в форме казахской армии. Невооруженным глазом было видно, что ему смертельно скучно. Документы он проверял у Иримато всего несколько секунд, зато потом принялся во всех подробностях расспрашивать об экспедиции и ее цели. Японец вежливо отвечал. Тем временем два автоматчика, подошедшие к грузовикам вместе с офицером, стали заигрывать с О-Рибу. Получалось плохо – девушка почти не говорила по-русски, а школьный английский, на котором попытался выступить один из казахов, был еще смехотворнее, чем пиджин-инглиш, на котором разговаривали ученые.

Офицер, видимо, был настроен отпустить ученых не раньше чем через пару часов – болтовня с ними хоть какое, а развлечение. Но Иримато, сообразивший, в чем дело, незаметно сунул ему сложенную банкноту, и казах тут же превратился в образцового служаку.