Блэк - Александр Дюма

— «Монитер» сегодня довольно занимателен, — заметил шевалье.

И продолжал далее:

«В связи с этим, выслушав доклад нашего любезного и преданного канцлера Франции, господина Дамбрей, командора наших орденов, мы предписываем следующее…»

— А! — сказал шевалье. — Посмотрим, что предписывает король.

«Пункт № 1. Палата пэров и палата депутатов от департаментов созываются в традиционном месте проведения их заседаний.

Пункт № 2. Пэры и депутаты, отсутствующие в Париже, обязаны вернуться в него немедленно после ознакомления с настоящим воззванием.

Продиктовано во дворце Тюильри 6 марта 1815 года, лето царствования нашего двадцатое.

— Вот странно, король созывает Парламент и объясняет, почему он его созывает, — сказал шевалье.

— Дьедонне, ты все время обещал ради развлечения сводить меня на заседание, — сказала Матильда, зевнув так, что чуть не сломала себе челюсть в предвкушении удовольствия, которое она там получит.

— Ах! Подожди, пожалуйста, — воскликнул шевалье. — «Ордонанс». Здесь есть какое-то постановление; возможно, это постановление нам все объяснит сейчас.

И он прочел:

«Ордонанс.

Выслушав доклад нашего любезного и верного канцлера Франции, командора наших орденов, мы приказываем и доводим до вашего сведения следующее:

Пункт № 1. Наполеон Бонапарт, вторгшийся с оружием в руках в департамент Вар, провозглашается изменником и бунтовщиком…»

— Та, та, та, — произнес шевалье, — что здесь такое пишет «Монитер»? Ты слышала, Матильда?

— Вторгшийся с оружием в руках в департамент Вар… изменником и бунтовщиком… Но кто это изменник и бунтовщик?

— Черт возьми! Наполеон Бонапарт! Но разве же они его не упрятали на остров?

— Да, действительно, — подхватила Матильда. — На остров Эльбу.

— Ну вот, значит, он не мог вторгнуться в департамент Вар, если по меньшей мере там нет моста, соединяющего остров Эльбу с вышеназванным департаментом. Ну что же, посмотрим, что там дальше.

«Поэтому приказываю всем губернаторам, командующим вооруженными силами, солдатам национальной гвардии, гражданским властям и даже простым гражданам преследовать его…»

— Надеюсь, что ты будешь вести себя смирно и не станешь развлекаться, гоняясь за ним?

— Постой! Постой! Это еще не все.

И шевалье возобновил чтение.

«Преследовать его, задержать и немедля предать в руки военного трибунала, который, удостоверив его личность, именем закона предъявит ему обвинение и огласит приговор».

Но в этот момент шевалье пришлось прервать свое чтение, так как послышался стук открывающейся двери, ведущей в его спальню, и голос слуги, докладывающего о приходе его брата, барона де ля Гравери.

Барон был экипирован и вооружен, будто господин Мальбрук, собравшийся на войну.

Шевалье побледнел, когда барон предстал передним в столь внушительном виде.

— Ну, — сказал барон, — ты знаешь, что происходит?

— В общих чертах.

— Корсиканский людоед покинул свой остров и высадился в заливе Жуана.

— В заливе Жуана? А что это такое?

— Это небольшой порт в двух лье от Антиб.

— От Антиб?

— Да, и я пришел за тобой.

— За мной? Пришли за мной! Но зачем?

— Но разве ты не видел, что всем командующим вооруженными силами, всем солдатам национальной гвардии и даже простым гражданам предписано преследовать его? Ну вот, я пришел за тобой, чтобы отправиться за ним в дорогу.

Шевалье устремил на Матильду умоляющий взгляд; он смиренно признавал, что всегда в чрезвычайных обстоятельствах она была изобретательнее его и обладала большей силой воображения, поэтому он рассчитывал, что она вытащит его из этой истории.

Матильда поняла этот молчаливый крик о помощи.

— Но, — сказала она, обращаясь к барону, — мне кажется, дорогой деверь, что вы забыли одну вещь.

— Что же?

— А то, что если вы вольны взять в руки вашу огромную саблю и гоняться за кем вам угодно, то Дьедонне не вправе этого делать; он не волен в своих действиях.

— Как! Он не вправе?!

— Нет. Дьедонне состоит в свите короля; и он будет делать то же, что и все остальные офицеры. Покинуть Париж в такое время даже ради того, чтобы ловить Наполеона, значило бы стать дезертиром.

Барон кусал себе губы.

— А! — заметил он. — Похоже, что это вы командир Дьедонне?

— Нет, — просто ответила Матильда, — командиром Дьедонне, по-моему, является герцог де Рагуз.

И она спокойно принялась за свою вышивку, в то время как шевалье не сводил с нее восхищенных глаз.

— Ну, что же, пусть так, — произнес барон, — я отправлюсь без него.

— И вся заслуга тогда будет принадлежать только вам, вам одному, — сказала Матильда.

Барон бросил на молодую женщину ненавидящий взгляд и вышел.

— Что ты скажешь о визите моего брата? — спросил Дьедонне, все еще дрожа.

— Я скажу, что, выманив у тебя половину состояния, он, пожалуй, не будет огорчен, если тебя убьют, и он унаследует оставшуюся часть.

Дьедонне поморщился, как бы говоря: «Ты вполне можешь оказаться права». Потом он подошел к Матильде и обнял ее, так прижав к своей груди, что она чуть не задохнулась; при этом он забыл, что обнимает ее с такой силой той рукой, которая его не слушалась.

Весь день в доме у шевалье было полно посетителей.

Каждый прибывший с визитом заводил разговор о странном событии; никто не сомневался, что через десять лье Наполеон будет схвачен и расстрелян.

Но на этот сакраментальный вопрос: «А вы, как поступите вы?» — который шевалье задавали в течение дня раз двадцать, он неизменно отвечал:

— Я принадлежу к охране короля и буду делать то, что будет делать она по приказу короля.

И все находили этот ответ вполне уместным.

Впрочем, все визитеры уже встречали барона с его огромной саблей, и каждый знал, что он готовится броситься в погоню за Корсиканским людоедом.

В тот же день к десяти часам стало известно, что граф д'Артуа отправляется в Лион, а герцог Бурбонский в Вандею.

В ответ на это двойное событие Дьедонне заявил, строя ужасные гримасы, что его рука причиняет ему невыносимую боль.

Известия, полученные восьмого и девятого, были весьма неопределенными.

Повсюду можно было встретить барона, который должен был вот-вот отправиться в погоню за Наполеоном, он только выжидал, когда станет известно, где тот точно находится.

Если не считать болезненных ощущений в руке, то Дьедонне испытывал удивительное чувство покоя.