Сделано в ССССР Роман с китайцем - Дмитрий Бавильский

– Нет, вы не подумайте, – дама с горностаем продолжает тянуть одеяло внимания на себя, – я и правда обозналась.

Олег миролюбиво кивает. Продолжая молчать.

– Вы так похожи на моего сиятельного мужа… Я даже шабли поперхнулась. Настолько… Хотя, с другой стороны, откуда ему тут взяться? Ведь он же в больничке лежит, – пьяная разводит руками в недоумении.

Координация у неё нарушена. Пластилиновая ворона.

– В реанимации, – добавляет она со значением.

– Вот как? – Гагарин поднимает левую бровь.

Он знает, что у него это выразительно получается. Что это действует на собеседников безотказно. Хотя он же ничего не предлагает, да?

Но реанимация – такая родная тема… Мгновенно Гагарин переносится в кабинет, где всё ещё гудят-догуливают профессиональный праздник коллеги. Эх, жаль не видят они, в каком шоколаде сейчас находится

Олег Евгеньевич. Любитель красивой жизни. Самурай в прошлом воплощении. И просто душа-парень. Гагарин улыбается своему великодушию. Не видят и не видят. Их проблемы. Не очень-то и хотелось.

Дама с горностаем принимает улыбку Гагарина на свой счёт.

24.

Найдены точные географические координаты места, куда посылают на 3 буквы:

14 градусов 24 минуты северной широты, 71 градус 17 минут западной долготы. Так, сообразно русской традиции нецензурного написания мужского детородного органа, оказывается, называется озеро в Перу

– Дана, – протягивает она холёную руку с ухоженными пальцами (хищный лак для ногтей, драгоценные цацки, множество драгоценных цацек).

– Ладно, – в тон красавице пытается пошутить Олег. Но та понимает его совершенно серьёзно. Она же представилась, вот и он, значит, тоже.

– Имя или фамилия? – переспрашивает она.

– Не понял? – Гагарин снова поднимает левую бровь.

– Ладно, – она переставляет ударение, – это твоя фамилия или имя?

– А мы разве на "ты"?

– А ты как хочешь? Только после брудершафта? Ну я готова…

И она показывает официанту: нужно ещё один бокал принести.

– А что ты пьёшь? – Дана изучает бутылку, стоящую на столе. – У, да у тебя хороший вкус… Прямо, как у моего… Гм, не будем его больше вспоминать, да? Гагарин молча кивает, улыбается. Ему весело. Слегка.

– Самая дорогущая… Дорогуша, – она поднимает на него плавающие во влаге глаза – давай, что ли, выпьем тогда за то, что у нас есть вкус, который позволяет нам выбирать всё только самое лучшее…

– О'кей, – Гагарин знает, что, когда он молчалив, он производит более сильное впечатление, оттого старается не проявлять инициативы.

Да этого и не нужно. Дану несет. Теоретик любви. Точнее, практик.

Практикантка. Складовская-Кюри.

Гагарин ведь тоже не трезв. Мысль петляет, подобно горнолыжному слалому. Разговор не поспевает за мыслью. В стороны летят снежные брызги, осколки ассоциаций. Никакой цели. Никакой мотивации, просто уютно, с минимальными потерями, провести остаток дня. Разговаривают два совершенно посторонних человека. Поэтому можно не стараться понимать друг друга. Поэтому можно вообще не стараться. Ничем не рискуешь. Бла-бла-бла. Бла-бла-бла.

Дана напирает на то, что они люди одного круга. Круга, в котором так трудно встретить отзывчивую душу. Потому что деньги портят людей.

Люди же перерождаются. Гагарин застенчиво улыбается. Кончики его ушей краснеют – так всегда, когда он врёт. Но сейчас он не врёт. Он соответствует моменту. Ему приятно хоть немного, но побыть олигархом. Не каждый же день.

Тем более что это состояние отвечает его внутренним потребностям. Он любит красивую жизнь. Умеет ценить дорогие вещи. Не его вина, что он лишён того, к чему предназначен. Он не задумывается о том, что все люди легко подсаживаются на комфорт, на "упакованность". Олег считает себя особенным. Воевал – имеет право у тихой речки отдохнуть. Сколько можно ограничивать себя ИКЕЕЙ и ездить в Крым?

Тем более что у Олега сильно развито воображение. Он быстро думает.

Он мгновенно встраивается в любую ситуацию, превращается в того человека, которого от него ждут по ту сторону рампы. Театр одного актёра. Олег переменчив, как Протей, потому что суть его, самый центр, всегда остаётся неподвижным. Непроницаемым. А обстоятельства позволяют проживать ему жизни, которыми он никогда не будет жить.

Поэтому эксперимент. Оттого и увлечён. Подыгрывает.

Ему интересно слушать взбалмошную богачку. В её путаной речи выплывают реалии, о которых приходится только мечтать. Вечеринка на

Лазурном берегу. Открытие сезона в "Метрополитен-Опера". Африканские сафари. Подруги с бриллиантами. Но, боже мой, какая скука, когда рядом нет настоящего человека. Адекватного. Вменяемого. Твёрдо стоящего на ногах (мысленно Гагарин смущается). Решает перевести разговор.

– Почему с деньгами такая штука происходит? Почему под их напором так люди меняются? – У Гагарина нет денег. Перерождение ему не грозит. Но он любит абстрактные, ни к чему не обязывающие разговоры.

– У русского человека нет привычки к большим суммам. – Для Даны всё давно, безнадёжно понятно.

– Хочешь сказать, мы все родом из совковой уравниловки?

– Типа того. Вот чукчам нельзя пить водку. У них нет иммунитета против огненной воды. Они быстро спиваются.

– А это тут при чём?

Олег не поспевает за аналогией, так как в мозгу мгновенно включаются северные воспоминания, занавеской отгораживают его от разговора. И нужно усилие, чтобы вернуться в канву беседы.

– Не приспособлен русский человек для больших сумм денег, вот я о чём.

– Ну, это как сказать, – говорит Гагарин, уже давно и безнадежно мечтающий о безмятежном финансовом существовании.

– Вот тебе сколько нужно для нормального существования?

Гагарин пожимает плечами. Он чувствует в вопросе подвох. Тревожность приливает к вискам. Усиливает сердцебиение.

С этой дамочкой ухо нужно держать востро, решает Гагарин. Зачем востро? Почему востро? Непонятно. Сжатость до состояния пружины – естественное состояние Олега. Он уже и не замечает, что ему сложно расслабиться рядом с другими (чужими, своих-то нет) людьми. Словно бы боится Олег Евгеньевич показать себя настоящего. Словно бы знает

Гагарин, какой он на самом деле. И ведь не знает. Даже не догадывается. Редкие приступы ясности чередуются с глухой несознанкой душевного организма.

Оттого и нет на свете человека, который точно мог бы рассказать про то, каким Олег Евгеньевич Гагарин является. Мама не знала. Жена

Ирина тем более. А с кого ещё спросишь? Полтора десятка близких людей, накопленных на четыре неполных десятка жизни ("Скоро сорок",

– думает Гагарин и морщится, словно от зубной боли) заставали его на разных этапах и в разных состояниях. Он ведь со всеми по-разному себя ведёт. Точно следы запутывает. Неуловимый Джо.

А тут дамочка приятная во всех отношениях. Она же ему сразу понравилась. Хотя видно, что не его полёта. Возможно, оттого и понравилась – недоступностью своей, что ли. Невозможностью. Мнимой доступностью – ведь то, что сама подсела, ещё ничего не значит.

Потому и подсела, что чужие здесь не ходят. Ресторан топовый, элитный, публика сугубо своя, проверенная, как говорит профессор

Тарасов, "референтный круг". Гагарин залетел на один вечер.

– Ага, пролетая мимо кукушкиного гнезда, – мысленно ухмыляется Олег, давно смирившийся с ощущением тотального сиротства. Он пристально смотрит на Дану. Та не выдерживает его взгляда. Начинает блудить глазами по сторонам.

Беседа продолжается. Кружится-вертится вокруг да около, пустые фразы, нечаянные обороты, марлезонский полёт ничего не значащих слов, которые вылетают из рта и лопаются невидимыми шариками. Потому что уже давно говорят не губы, а тела, телесная приязнь, вообще-то, чурающаяся слов. Тяготение тел, неизбежное, как закон всемирного тяготения. Плавное закручивание спирали, когда воздух вокруг начинает струиться, обволакивая тела и вибрировать, как в самолёте на большой скорости.

Всё просто, мужчина и женщина ("А я ещё ого-го", – думает Гагарин, которому уже давно не нравится собственное отражение в зеркале, хотя на самом деле ну конечно же оно ему нравится, нравится, ну ведь нравится же?) и начинает клониться вперёд всем мощным корпусом зрелого, достаточно пожившего человека.

Вот и Дана тоже точно попадает в эту незримую воронку, по центростремительным краям которой они сейчас сидят. Сидят, ничего не замечая вокруг, как если в ресторане никого нет больше. Ни расторопные официанты, ни ароматные свечи, ни новые порции пьянящих напитков – слова цепляются за слова, губы сохнут, глаза блестят и брови работают, как пловцы на финишной прямой: страсть вспыхивает сухим огнём, потрескивая в суставах старой виниловой пластинкой.