О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд - Джон Эрнст Стейнбек

и внимания обращать, понял? Да уж ладно, ты все одно ничего не запомнишь. Я видел такое многое множество раз, даже счет потерял – один разговаривает с другим, и ему все едино, слышит ли тот, понимает ли. И так всегда, разговаривают ли они или же сидят молча. Это все едино, все едино. – Мало-помалу придя в волнение, он хлопнул себя по колену. – Джордж может болтать тебе всякую чепуху, все, что угодно. Ему важно лишь, что есть с кем поговорить. Просто надобно, чтоб кто-то был рядом. Только и делов.

Он замолчал. Потом заговорил тихо и уверенно:

– А что, ежели Джордж не приедет? Ежели он забрал свои пожитки и больше никогда не вернется? Что тогда?

Наконец смысл его слов дошел до Ленни.

– Как это так? – спросил он.

– Я спрашиваю: а что, ежели Джордж уехал нынче в город, а там – поминай как звали? – Горбун, казалось, торжествовал. – Что тогда? – повторил он.

– Он этого не сделает! – крикнул Ленни. – Джордж нипочем этого не сделает! Мы с ним давно вместе. Он вернется… – Но сомнения уже начали его одолевать. – А вы думаете – он может не вернуться?

Горбун усмехнулся, злорадствуя над его отчаяньем.

– Никто не знает наперед, чего человек может сделать, – сказал он невозмутимо. – Иной раз он, положим, и хотел бы вернуться, да не его воля. Вдруг его убьют или ранят, тогда уж он никак не сможет вернуться.

Ленни мучительно пытался понять его слова.

– Джордж этого не сделает, – повторил он. – Джордж осторожный. Его не ранят. Его ни разу не ранили, потому как он очень осторожный.

– Ну а вдруг, вдруг он не вернется. Что ты тогда будешь делать?

Лицо Ленни исказилось от напряжения.

– Не знаю. А вы чего! – крикнул он. – Это неправда! Джорджа не ранили.

Горбун пристально поглядел на Ленни.

– Хочешь, я скажу тебе, чего тогда будет? Тебя схватят и упекут в дурдом. Наденут на тебя ошейник, как на собаку.

Глаза Ленни вдруг помутились, в них сквозила ярость. Он встал и грозно шагнул к Горбуну.

– Кто это ранил Джорджа? – спросил он.

Горбун сразу осознал опасность. Он отодвинулся.

– Я просто так говорю – а вдруг его ранили, – сказал он. – Джорджа никто не трогал. Он цел и невредим. Он вернется.

Ленни стоял над Горбуном.

– Зачем тогда говорить – а вдруг? Никто не смеет говорить, что тронет Джорджа.

Горбун снял очки и потер ладонью глаза.

– Садись, – сказал он. – Джорджа никто не трогал.

Ленни с ворчанием снова уселся на бочонок.

– Никто не смеет говорить, что тронет Джорджа, – повторил он.

Горбун сказал терпеливо:

– Может, теперь ты наконец сообразишь самую малость. У тебя есть Джордж. Ты знаешь, что он вернется. Ну а ежели предположить, что у тебя никого нету. Предположим, ты не можешь пойти в барак и сыграть в карты, потому что ты негр. Как бы тебе это понравилось? Предположим, тебе пришлось бы сидеть здесь и читать книжки. Само собой, покуда не стемнеет, ты мог бы играть в подкову, но потом пришлось бы читать книжки. Только книжки не помогают. Человеку надобно, чтоб кто-то живой был рядом. – Голос Горбуна звучал жалобно. – Можно сойти с ума, ежели у тебя никого нету. Пускай хоть кто-нибудь, лишь бы был рядом. Я тебе говорю! – крикнул он. – Я тебе говорю: жить в одиночестве очень тяжко!

– Джордж вернется, – испуганно уговаривал Ленни сам себя. – Может, он уже вернулся. Пойду погляжу.

Горбун сказал:

– Я не хотел тебя стращать. Он вернется. Это я про себя говорил. Сидишь тут один по вечерам, читаешь книжки, или думаешь, или еще чем займешься. Иногда думаешь вот так, один-одинешенек, и некому тебе сказать, что правильно, а что нет. Или увидишь чего, но знать не знаешь, так это или не так. И нельзя обратиться к другому человеку да спросить, видит ли он то же самое. Ничего не поймешь. И объяснить некому. Я здесь много чего перевидал. И не был пьян. Но я не знаю, может, это мне во сне приснилось. Ежели б рядом со мной был кто-нибудь, он сказал бы мне, спал я или нет, и тогда все стало бы ясно. А так я просто ничего не знаю.

Горбун смотрел в окно.

Ленни сказал с тоской:

– Джордж меня не бросит. Я знаю, Джордж этого не сделает.

Горбун продолжал задумчиво:

– Помню, как я еще ребенком жил у своего старика на ранчо, где он курей разводил. У меня были два брата. Мы никогда не расставались, никогда. Спали в одной комнате, на одной кровати – все трое. А в саду у нас клубника росла, и был луг, а на нем люцерна. Помню, в погожее утро мы чуть свет выпускали курей на этот самый луг. Мои братья садились верхом на загородку и присматривали за ними, а куры все до единой были белые.

Постепенно Ленни заинтересовался.

– Джордж говорит, что у нас будет люцерна для кроликов.

– Для каких кроликов?

– У нас будут кролики и ягоды.

– Ты спятил.

– Будут. Спросите сами у Джорджа.

– Ты спятил, – снова сказал Горбун с презрением. – Я видывал, как сотни людей приходили на ранчо с мешками, и головы у них были набиты таким же вздором. Их были сотни. Они приходили и уходили, и каждый мечтал о клочке собственной земли. И ни хрена у них не вышло. Ни хрена. Всякий хочет иметь свой клочок земли. Я здесь много книжек перечитал. Никому не попасть на небо, и никому не видать своей земли. Все это одно только мечтанье. Люди беспрерывно об этом говорят, но это одно только мечтанье.

Он замолчал и поглядел на распахнутую дверь, потому что лошади беспокойно зашевелились и уздечки звякнули. Послышалось ржание.

– Кажется, там кто-то есть, – сказал Горбун. – Может, это Рослый. Иногда он заходит сюда раза два, а то и три за вечер. Рослый – заядлый лошадник. Он очень заботится об своих мулах.

Горбун с трудом встал и подошел к двери.

– Это вы, Рослый? – спросил он.

Отозвался Плюм:

– Рослый в город уехал. Скажи, ты, случаем, не видал Ленни?

– Это ты про здоровенного малого спрашиваешь?

– Да. Не видал его?

– Он здесь, – бросил Горбун отрывисто. Потом вернулся к своему ложу и лег.

Плюм остановился на пороге, поскреб культю и сощурился от света.

Внутрь он не вошел.

– Слышь, Ленни. Я тут все думал об кроликах…

– Можешь войти, ежели хочешь, – проворчал Горбун.

Плюм как будто даже сконфузился.

– Не знаю, право слово. Само собой, ежели ты позволишь…

– Входи. Уж коли другие