Третья истина - Лина ТриЭС

Лулу слушала со странным ощущением жгучего интереса и страха. С ним могло что-то случиться тогда, и она не встретила бы его на лестнице в Раздольном! Она была готова слушать Тоню до вечера, начала было задавать вопросы. Вдруг дверь распахнулась и Доминик высокопарно произнесла почему-то по-русски:

— Дитья мое, простись с отцом, его визваль до срок, я поднимался к себе — голова кружит, я бессилен… — она сжала виски кончиками пальцев.

Ее взгляд упал на нечаянно фыркнувшую Антонину:

— А ти что здесь — пришит? Дель нет внизу? Иди отсюда!

Тоня, сделав книксен, убежала. Лулу приблизилась: теперь и маман, как те женщины, расстается с мужем, тревожится за него… Она помедлила, ища, как можно выразить сочувствие. Доминик нетерпеливо приказала:

— Allez, vas-y vite, ne tarde pas, ton père partira dans une demiheure.[25]

Лулу спустилась. Во дворе стояли офицеры рядом с оседланными лошадьми. Отец расправлял перчатки, сжимая и разжимая кулак, при этом он что-то отрывисто говорил Шаховскому. Лулу не в силах была отвести взгляд от Виконта. Несколько месяцев, оказывается, она жила в одном доме и общалась с настоящим героем из книги! Конечно, такого можно называть только виконтом, как же еще? Шаховской оглянулся, заметил ее, одобрительно кивнул и, пожав руку Курнакову, отошел от него, как бы освобождая место. Но отцу, видно, даже в голову не пришло попрощаться с дочерью. Или он не заметил ее… Только Лулу не успела и пошевелиться, как отец, вскочив на коня, направил его в ворота. Адъютанты потянулись за ним. Провожая отца взглядом, Лулу, как ни старалась найти в себе печальные ноты, — не нашла. И даже осознать это или побранить себя за равнодушие к отцу и его будущим подвигам было нечем: ее мысли были заняты другим человеком и другими подвигами.

Обернувшись, она поискала его глазами. Шаховской направлялся к дому. На ходу сорвал гордость сада — скороспелый персик и надкусил его. Лулу стало необходимо немедленно для себя самой подтвердить знакомство с ним. Сорвавшись с места, она подбежала, двумя руками схватила его свободную от персика руку, с восторгом заглянула ему в лицо и выдохнула:

— Мсье Виконт! Вы — необыкновенный!

— Необыкновенный урод или необыкновенный красавец? И персик в руках — усиливает впечатление? — привыкший за последнее время к неожиданным высказываниям Лулу, он не повел и бровью.

— Я не про это. Как вы ловко сбежали из тюрьмы!

Виконт засмеялся и затем спросил:

— А ты откуда знаешь?

— От Тони!

— Так. А она откуда знает? Я не припомню ее в товарищах по застенкам.

— Это ее мать узнала от нашей семьи…

— Оказывается, обо мне уже ходят легенды! Представляю, чего она тебе наговорила.

— А что, разве неправда? — упавшим голосом спросила Лулу.

— Не слыхал ее рассказа. Поэтому не могу сказать ни «да», ни «нет».

Лулу сбивчиво принялась пересказывать Шаховскому его приключения.

Тот ел персик и с отвлеченным интересом ей внимал. Лулу закончила и трепетно ожидала его реакции.

— М-да. В общих чертах. Досадно, когда доблесть человека измеряется сумасбродствами юности…

Лулу не поняла слов, но почувствовала, что он скорее огорчен, чем горд. Это ее удивило.

— Она успела мне рассказать только это, а вы… О, пожалуйста, расскажите что-нибудь еще, — набравшись смелости, с мольбой сказала она.

— Как-нибудь, в другой раз — обязательно. Я видел немало интересного, и в моей жизни были не только дешевые авантюры.

— А как вы были матросом, расскажете?

— Я не был матросом.

— А когда ехали на корабле к бедной больной бабушке Елене Александровне?

— Об этом я вообще не люблю говорить, — болезненно поморщился Виконт.

— Ну, а о чем-нибудь другом?

— Сказал, расскажу.

— А позанимайтесь со мной уроками? Хоть и арифметикой? Еще… я же пропустила, а у меня там вопросы записаны в тетради…

— Мы что, не занимались? А почему? Ах да. Ну, ты уже успокоилась, я вижу… Позанимаемся попозже.

Виконт круто развернулся и отправился на задний двор.

Лулу понеслась в комнату сочинять вопросы, которые были «записаны в тетради». Но в этот день Виконт на уроки так и не пришел, а на последующих уроках о ее расспросах не вспоминал. Сама же Лулу напоминать не решалась.

ГЛАВА 8. ХОРОШО… НЕХОРОШО… ПЛОХО… ОТВРАТИТЕЛЬНО…

Поступление в гимназию прошло на редкость гладко. Ездила Лулу с маман, та оставила ее на испытаниях и пришла только вечером, чтобы забрать. Лулу хотелось кого-то удивить своими успехами. Мать же ничуть не удивилась.

А в конце августа наступил день, о котором твердили ей на разные лады многие, но который был связан для нее почему-то с незабвенной Кларой Ивановной. С небольшим саквояжем, облаченная в дорожное платье, она стояла возле переливающейся всеми цветами радуги Доминик, не отказавшей себе в удовольствии поблистать в городе. Лулу не в первый раз ездила на поезде и потому поездка, тем более ночная, не оставила в ее сознании никакого следа. Она испытывала сложное чувство — любопытство, возбуждение и …пустоту. Разлука с домом, где ей было так неплохо в последнее время, усугубилась тем, что она не успела сбегать в сад побыть возле домика садовника, что только наспех обнялась с Тоней. Но эта пустота обозначилась еще раньше, когда в очередной раз прервались уроки. Виконт, как это часто случалось, уехал по делам. И получилось, что они даже не попрощались. Он, наверное, и не знал, что Лулу уже уехала надолго, а она так надеялась на его напутствия. Именно его слова, произнесенные на уроках и звучащие в ушах, провели ее так триумфально по всем испытаниям.

Страшно было оказаться в незнакомой русской гимназии. Хотя она и говорила по-русски несравненно лучше, чем прежде, а понимала практически все, уверенности в своих силах не было.

Маман внезапно прервала молчание:

— Занятия, мне сказали, начинаются завтра, а сегодня я покажу тебе дом, где ты будешь жить. Веди себя как надо.

Краем глаза оглядев себя и дочь в зеркальной витрине, Доминик направилась к извозчику. По дороге Лулу оглядывалась, рассматривая большой город — во время экзаменов ей было не до того. Перед высоким серым домом с лепными карнизами они остановились. Доминик оправила платье, надела роскошную огромную шляпу, которую в пролетке держала в руках, придала лицу особенно светское выражение и шагнула на ступеньку. Лулу отстала, засмотрелась на улицу:

— Как она называется?

— Что ты мне целый день нервы треплешь? — маман дернула ее за руку и повела на площадку второго этажа. Вторично сотворив светскую улыбку и уже не сгоняя ее, маман торопливо прошептала Александрин:

— Не забывай о приличиях! — и постучала в дверь.

Через мгновение они уже стояли в душной прихожей. После солнечного света трудновато было сразу что-то разглядеть. Глаз ловил отблеск зеркала, тень не то вешалки, не то этажерки. Тень раздвоилась, и половина ее оказалась принадлежащей какому-то крупному живому существу. Существо придвинулось и заговорило высоконьким жеманным голосом, слишком тонким даже для женщины более обычной конституции.

— Домна Антоновна, здравствуйте, дорогая, как поживаете, как дела, как детки?

Женщина говорила так, как будто они случайно встретились на улице, а то, что ее знакомая не одна, она просто не замечала.

— Софи Ёсипóв, я так радуюс вас видать… Дети тгудно, очень, очень тгудно… Вот дочь привезена для вам…ваш… — поправилась маман, — учить надо, все сама дольжен. Виктóр нет уже… уехаль. Мальчишик уехаль, а теперь и дочь отпускала от себя… — роняя слова, маман оправила прическу и постепенно продвигалась вперед. Хозяйка подвинулась, пропуская их в коридор, не менее душный, чем прихожая, но несколько более светлый. В спину им она сказала:

— Добро пожаловать! Будьте как у себя дома!

Навстречу гостям пропутешествовали три кошки, мотая хвостами. Первая, огромная с черной мордой и такими же лапами, остановилась перед Лулу, зашипела с недвусмысленным намерением вцепиться ей в ногу. Смущенная таким приемом, Лулу бросила взгляд на мать.

Та, брезгливо сторонясь, чтобы кошки не коснулись ненароком ее роскошного одеяния цвета тангό — самого модного в сезоне — сочла необходимым восхититься:

— Quels beaux chats![26] Какѝ красиви у вас животни…

Хозяйка буквально простонала в ответ:

— О-о-о! Я просто не мыслю себя без них, до их пробуждения по утрам я изнываю от тоски!

Александрин незаметно рассматривала ее: удивительно, что эта женщина способна на такую горячую любовь к кошкам. Плоская, костистая, она напоминала скорее лошадь, причем достаточно неприветливую. В свою очередь и хозяйка рассмотрела девочку и воскликнула:

— Святые угодники! Домна Антоновна, голубушка, детка нисколько не похожа на Вас и, видит бог, на Виктора Васильевича еще меньше… Я бы ни за что не догадалась, что она из вашей семьи…