Жизнь Кости Жмуркина - Юрий Брайдер

«Ладно, — подумал Костя. — Я прощаю тебя. Ты сам себя наказал. Через год я отмечу этот праздник дома, а ты вновь будешь трезвым сидеть в унылой ротной канцелярии, вдыхая вонь солдатских портянок».

(Судьба Щербенко, впрочем, сложилась иначе. Ненависть к нему Кости была так велика, что вскоре он необъяснимым образом поумнел, установил в роте либеральные порядки, принялся критиковать начальство и даже осмелился появиться на территории части в гражданской одежде. И тогда, решив, что Щербенко спятил окончательно, его немедленно уволили на пенсию, присвоив в утешение звание подполковника. Но все это случилось уже после Костиной демобилизации.)

ЧАСТЬ II

ГЛАВА 1. ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

Да, нудно, трудно и унизительно жилось Косте в армии.

Но когда майским днем его в последний раз обшмонали на КПП, когда сердобольный Кочкин сунул ему на прощание пакет с домашними пирожками, когда оркестр грянул «Прощание славянки» и друзья, чей дембель по разным причинам откладывался, на руках вынесли его за ворота, у Кости к горлу подкатился комок, а на глазах выступили слезы. Даже опостылевшее проволочное заграждение показалось ему чем-то милым и привычным, а желчный вздорный начальник штаба, вышедший напутствовать увольняемых, выкопавших под его личным руководством не одну сотню окопных метров (особо дерзким нарушителям дисциплины приходилось копать в противогазах), смотрелся чуть ли не отцом родным.

Впрочем, слабость эта была минутной.

В родные места Костя возвращался на самолете — денежки для этого нашлись. Первый раз ему довелось созерцать землю с такой высоты, и он убедился, что учебники географии не врут — в Байкал действительно впадает много речек, а вытекает только одна. Мир внизу уже начал понемногу зеленеть, и только славное сибирское море выглядело белым продолговатым пятном. Лед на нем еще только едва-едва отошел от берегов.

В Европе вовсю цвели сады, а улицы, примыкавшие к аэропорту, были полны девушек, пахнущих сиренью, и парней, пахнущих портвейном. Никто не обращал внимания на Костю, закованного в уродливый и некрасивый парадный мундир. С каким-то горьким удивлением он осознал, что за то время, пока он с друзьями кормил мошкару в Восточной Сибири, жизнь здесь продолжала бить фонтаном.

Оглядевшись немного на гражданке, Костя не ощутил тяги ни к какому виду труда, кроме литературного. Кое-какие наброски остались у него с доармейских времен, кое-что он держал в памяти с тех пор, как майор Щербенко уничтожил все написанное им на бумаге.

Через своего соседа-шабашника, ставившего дачи в кооперативе литераторов «Роман и драма». Костя познакомился с одним настоящим писателем и, две недели бесплатно проработав на него, признался в своих заветных мечтах.

— Ну и что же такое вы пишете? — спросил писатель у Кости.

— Фантастику, — сообщил Костя. — Раньше, правда, и стихи писал…

— Это вы зря, — брезгливо скривилось лицо писателя. — Это никому не нужно. Надо писать о вечном. К примеру, о пограничниках.

Сам писатель разрабатывал только эту тему, потому что, прослужив двадцать лет на заставе, ни о чем другом на свете понятия не имел. Хотя существовала надежда, что, поселившись за городом, он вскоре напишет что-нибудь эпохальное вроде «Дачников».

Впрочем, он все же снизошел до Костиных опусов. Приговор был таков: стихи очень слабые, а проза хоть и сырая, но определенного внимания заслуживает. Но внимание это Косте могут оказать только в «журнале соответствующего профиля». В его устах эти три слова прозвучали почти как «женщина соответствующего поведения». Затем писатель вручил Косте адрес, написанный на клочке газеты.

— Журнал «Вымпел», — прочел Костя. — Никогда о таком не слышал.

— И не удивительно, — пожевал губами писатель. — Редколлегия там еще та подобралась… Уклоняется от разработки темы о пограничниках. Хотя вроде и обязана.

Журнал «Вымпел» по своему статусу должен был заниматься главным образом допризывным воспитанием молодежи, но печатал статьи о чем угодно: о последних модах, экстрасенсах, террористах, восточных единоборствах, гоночных мотоциклах, сексуальном воспитании и джазе — то есть как раз о том, о чем в молодежных журналах писать было не принято. Даже клуб знакомств по переписке — один из первых в стране — в «Вымпеле» существовал. О допризывной подготовке упоминалось только в передовых статьях, да и то довольно глухо.

Вся Костина писанина была с ходу отвергнута, но так просто расставаться с молодым автором редакция не собиралась. По мнению ее членов, именно он должен был в высокохудожественной форме восполнить пробел по части того самого допризывного воспитания. Тут же был составлен договор на цикл коротких фантастических рассказов, соответствующих профилю журнала.

Первый рассказ был написан уже через неделю и после пяти последовательных переделок принят к публикации. Его действие разворачивалось на Марсе, где смелый допризывник-землянин отражал нашествие венерианских захватчиков. Предводитель агрессоров состоял в звании майора и носил имя Щер-Бен-Ка.

— А почему вы автором указываете какого-то Б. Кронштейна? Ведь ваша фамилия Жмуркин, — поинтересовался главный редактор, который сам по паспорту был Я. Гофштейном.

Костя всегда стеснялся своей фамилии, но признаваться в этом не хотел. Подумаешь, какой-то Жмуркин! Чуть ли не Жмурик. А «Кронштейн» звучало энергично и звонко — «К-р-р-о-н-штейн». Он принялся мямлить о том, что, как всякий порядочный писатель, собирается подписываться только псевдонимом и от решения своего отступать не намерен.

— Значит, вы настаиваете именно на таком псевдониме? — с некоторым сомнением произнес редактор и вызвал ответственного секретаря, фамилия которого была попроще — Рабинович.

— Настаиваю, — сказал Костя. — А в чем, собственно, дело?

— Да в том самом, — загадочно ответил редактор. — Ругают нас за национальный состав редакции.

— Ах вот вы о чем! — догадался наконец Костя. — Тут-то у меня как раз все в полном порядке. — И он, как бы в доказательство, потрогал свой курносый нос. — Можете не беспокоиться.

— Вот-вот! — согласно кивнул ответственный секретарь, который был если не умнее, то находчивее редактора. — Вы нам, пожалуйста, свою фотографию принесите. Желательно в анфас. Чтоб у читателей тоже сомнений не возникало.

Но сомнения возникли уже после третьего рассказа, хотя благодаря им тираж журнала удвоился. Правда, возникли они не у читателей. И не по поводу пресловутого национального состава редакции. Копнули глубже. Прямо под идеологическую подоплеку его публикаций.

В одной из центральных газет появилась статья, скрупулезно анализирующая достоинства и недостатки «Вымпела» за последние несколько лет. Среди достоинств называлось хорошее полиграфическое исполнение и доступные цены. Среди недостатков все, что можно приписать печатному органу в несвободной стране. Журналу вменялось в вину то, о чем он никогда не писал, а то, что он действительно писал, искажалось самым невероятным образом. Фразы, с мясом выдранные из текста и произвольно, скомпонованные, действительно приобретали двусмысленный, если не сказать больше, характер. В шуточных рисунках, очевидно, подвергнувшихся изучению под микроскопом, была усмотрена издевка над всем, что являлось святым для допризывников, а также их отцов и дедов. Следы идеологической диверсии обнаружились даже в кроссвордах и шарадах. В заключение журнал был назван «шавкой, тявкающей из подворотни» и выражалась надежда, что компетентные органы наконец-то разберутся с ним.

Результаты разборки превзошли все ожидания. «Вымпел» переименовали в «Авангард» и на треть урезали в объеме. Фантастические рассказы исчезли вместе с кроссвордами, шуточными рисунками и прочим безыдейным хламом. Все публикации в отощавшем журнале были теперь на одном уровне — суконном уровне официозных передовиц. У главного редактора едва не отобрали партбилет, а у ответственного секретаря — последнее здоровье. У Кости отобрали единственную возможность печататься. Во всех других журналах и газетах его чурались, как опасного безумца.

Впрочем, ничего удивительного здесь не было. Прирожденные фантасты, правившие страной седьмой десяток лет, терпеть не могли конкуренции.

ГЛАВА 2. ЧТО ДЕЛАТЬ?

Все это начинающий писатель Жмуркин воспринял как катастрофу. Почему вещи, на которые годами смотрели сквозь пальцы, вдруг в единый миг стали криминалом? И почему по времени эта поруха совпала с появлением в журнале некоего Б. Кронштейна, успевшего полюбить и тесные редакционные комнаты, стены которых были сплошь оклеены детскими акварелями, и главного редактора, похожего на английского денди, и ответственного секретаря, похожего на колхозного счетовода, и сам журнальчик — пестрый, боевой, веселый? Не стал ли он, Костя, помимо своей воли катализатором, обратившим живой и веселый родник в тухлую стоячую лужу? Быть может, это именно его опусы переполнили чашу терпения тех, кому по долгу службы надлежало определять, что следует и чего не следует читать советским допризывникам? Допустим, человек — слепое оружие рока. Но уж если тебе суждено стать серпом, то почему не тем, который жнет колосья, а тем, который калечит жниц? Что-то чересчур часто терпит крах все то, что вызывает его симпатию.